Похоже, Тигренок прочитал в глазах Дайма все его желания. Он нервно облизал губы и сделал последний шаг, разделявший их. Его взволнованное дыхание, чуть приоткрытые губы, жар его тела — он словно предлагал себя в уплату. И Дукрист не удержался, запустил одну руку в вожделенное золото, притянул голову юноши и впился ртом в покорно подставленные губы, другой рукой прижимая его к себе. На миг отстранившись, чтобы перевести дыхание, Тигренок заглянул ему в глаза вопросительно: «Ты не скажешь?!» — Дайм кивнул, не в силах вымолвить не слова, но обещая. Не отнимать у него последние немногие дни, или часы… оставшиеся крохотные капельки счастья, пусть горького и болезненного, но больше у него ничего не оставалось. Тигренок на этот раз уже сам поцеловал его и потерся о его бедра твердой выпуклостью.
— Не сейчас, — понимая, что ещё мгновенье, и он возьмет юношу прямо здесь, немедленно, маркиз рванул его голову назад, отрывая от себя.
— «Как хочешь», — Лунный Стриж отступил на полшага и грустно усмехнулся, глядя на него в упор.
— Демонов Тигренок, — Дукрист старательно успокаивал дыхание, напоминая себе, что сейчас не место и не время.
— Дайм? Тигренок? — оба, словно застигнутые на месте преступления, вздрогнули и обернулись. — Вы не подрались? Дайм, что тут происходит? Мне что, пора ревновать?
Принцесса с тревогой вглядывалась в мужчин, стоящих менее чем в шаге друг от друга, не понимая толком, что между ними произошло. Почему Тигренок выглядит таким потерянным и несчастным? Почему так растерян Дайм? В воздухе буквально стоял терпкий вкус чувственности, напряжения и боли.
Она взглянула на маркиза, но тот опустил глаза, не желая ничего объяснять. Встретилась глазами с Тигренком и вздрогнула сама. Покорность, смирение, тоска и горечь, смешанные с яростным желанием. Боги, что же с ним такое? Она подбежала к нему, не обращая внимания на Дайма, и обняла, прижимаясь всем телом. Тигренок судорожно вздохнул, почти всхлипнул, приникая к ней, смыкая объятия. Дукрист смотрел на них, захлебываясь в половодье их чувств, не желая пока мешать им. Шу и вправду ревновала Тигренка, хоть это и казалось глупым. Ревновала, боялась потерять, и чувствовала себя виноватой, и восхищалась им, и желала, и сердилась, и надеялась… и почти тоже самое чувствовал и юноша. Они горели, тяжело дышали, прижимались друг к другу, боясь отпустить хоть на мгновенье, исступленно целовались, словно этот миг был последним в их жизни.
— Тигренок, милый, солнечный мой, — он замер, боясь пошевелиться, боясь спугнуть неловким движением желанные слова. — Тигренок.
— Шу, — он взял в ладони её лицо, в последней отчаянной надежде заглядывая ей в глаза. — Шу, — он не успел больше ничего сказать, как она снова уткнулась ему в плечо, — я люблю тебя, Шу, слышишь? Люблю! Посмотри на меня, пожалуйста… — но она так и не увидела движения его губ и не ответила ему.
«Что же ты творишь, девочка моя? Неудивительно, что твой Тигренок мечется, как сумасшедший. Он боится тебя потерять, боится смерти. Думает, что он просто игрушка для тебя. Почему ты до сих пор не сказала ему, что любишь? Чего ты сама боишься? Что же с вами происходит, глупые дети? Зачем вы мучаете друг друга?»
Тигренок и Шу затихли, прижимаясь один к другому, так и не сумев ничего понять. Дайм чувствовал, что юноша почти плачет от отчаяния, так и не услышав от неё спасительных слов. Его собственное сердце разрывалось от сострадания, ему хотелось схватить их обоих за шкирку, как котят, и встряхнуть хорошенько.
Он бы, пожалуй, так и сделал, уж, по крайней мере, заставил бы маленькую дурочку снять с любимого ошейник и поговорить с ним, если бы не одно странное ощущение. Оно могло бы показаться невероятной глупостью, но, тем не менее, Дайм понял, отчего Лунный Стриж не находит себе места и боится. Даже не боится, а пребывает в постоянном ожидании смертельного удара. Вот только зря ему кажется, что он последует со стороны Шу. Настоящая опасность исходит совсем с другой стороны — Тёмный Хисс требует положенной жертвы, и глупый мальчик решил отдать ему себя вместо Шу… и ошибся. Либо они оба сумеют выкрутиться, либо оба умрут. И единственный его шанс в том, чтобы предложить жадному божеству равноценную замену. Рональда, например — он же затеял эту игру, или Мастера Тени — он согласился принять контракт и отдал ученика на заклание.
И самое досадное, что вмешаться и хотя бы подсказать Дайм не мог, рискуя вызвать гнев божества. Хисс не отличался терпением и покладистостью, и если втравил своего Посвященного в переделку, то внимательно следит, справится ли тот сам, покажет ли себя достойным дальнейшей жизни. Мало кто из простых людей принимал всерьез уверения жрецов в том, что ни Райна, ни Хисс не покинули до сих пор этот мир, и продолжают по-прежнему играть людьми. В чем-то они были правы — никого из них божественные развлечения не задевали напрямую. Но в случае с магами и посвященными все было наоборот. И сомневающимся достаточно было бы заглянуть повнимательней в глаза Лунного Стрижа, чтобы встретиться взглядом с самим Хиссом.
Но и оставить их и отойти в сторону в ожидании развязки Дайм не хотел, да и не мог. Слишком глубоко он увяз, и был уверен в том, что в случае потери Шу его собственная жизнь лишится всяческого смысла. И если он не имел права открыто поделиться своим пониманием, то можно было попытаться хоть как-то успокоить их, или косвенно натолкнуть Лунного Стрижа на нужную мысль. Очень осторожно. И не сейчас.
Шу обнимала его, зарывшись лицом в его волосы и успокаивающе поглаживая по спине. Она не могла понять, почему ему снова так грустно, чем она его обидела. Может быть, это из-за Дайма? Что он такое наговорил Тигренку? Памятуя вчерашние намеки маркиза, она боялась, не попытался ли он… но нет, Дайм бы не стал. Неужели все из-за ошейника? Ещё вчера ей казалось, что Тигренок просто забыл о его существовании, но это было до бала, и последней ночи… боги, что же она опять наделала? Зачем она пила это проклятое вино? Розовые, не до конца зажившие следы плетки на плечах любимого вызвали жаркую волну стыда и заставили её залиться краской. Как ей в её дурную голову пришло вчера требовать от него покорности и напоминать о его месте раба? Наверное, она сошла с ума. Точно, сошла с ума. И как ещё после всего этого он не оттолкнул её? Может быть, теперь он ластится к ней из страха? Чтобы она больше его не била? Ширхаб! Десять ширхабов!
Под ласковыми ладонями, поглаживающими его, Хилл приходил в себя, его разочарование таяло и уступало место привычному уже грустному смирению. Что ж, не так уж важно, узнает она о его любви, или нет. Всё равно это ничего не изменит. Оставшиеся несколько дней, по крайней мере, у него есть надежда провести не на коврике у двери, а рядом с ней, в её постели, пусть и втроем. Это точно не так уж важно, тем более что маркиз не так уж плох… и плевать на унижение. После вчерашнего тем более плевать. Пусть он для принцессы всего лишь игрушка для постельных забав. Пусть Дукрист видел, как он тщетно молил её о капельке любви. Пусть он и сейчас наблюдает за ними. Неважно. Он хотя бы не выгнал его, и не ускорит его конец. И на том спасибо.
