Вообще-то это был комплимент. Юноша не стал объяснять мне, что прийти я должен один, что ко мне подойдет какой-нибудь мальчишка и скажет, куда идти дальше, а другие люди будут следить за тем, не сопровождает ли меня вторая тень… Он счел, что эти простые вещи мне объяснять не надо. Я был ему за это благодарен и кивнул с явной благосклонностью.
После чего троица повернулась и тронулась к воротам, делая вид, что не замечает угрожающе маячивших поблизости даосов.
А прекрасная Ян буквально подбежала ко мне, уже не скрывая волнения.
Я смотрел на нее молча, чуть улыбаясь: она еще не знала, что в худшем случае письма от брата придется ждать не неделю, не месяц — год. Или больше? Отчаливать при северо-восточном муссоне надо было зимой, а другой муссон нес корабли от Басры в обход стран Южных морей летом, вспомнилось мне. А зима ведь давно прошла.
В общем, в таких ситуациях женщину следует срочно порадовать.
— У нас остается последний вечер прежней жизни, — сказал я ей. — А что будет завтра — я не знаю. Может быть, ничего. Может быть, все переменится. Я хочу сделать то, чего мы не делали с тобой никогда в жизни. Ведь мы никогда не могли просто пройтись рядом по улице. Это радость, которая была нам запрещена. Сейчас — уже нет.
— О, — сказала Ян, пораженная этой простой мыслью. — О, о! Сейчас, после ужина? Просто пройтись по улице? С тобой? А вечерний барабан?
Я усмехнулся. Еще вчера я заметил, что барабан-то на закате тут, как положено, звучал — но гул голосов на улице с этого момента, как ни странно, только начинался. В этом городе, в отличие от Чанъани, жизнь замирала при свете солнца и оживлялась лишь в относительно прохладной тьме.
Никогда не забуду эту первую в моей жизни прогулку с возлюбленной, которая с изумлением вдыхала аромат сваленных у пристани громадных красноватых бревен из южных стран, рассматривала сотни лодок, качающихся на воде, и толстые темные бамбуковые шесты, на которых несли паланкины. «Ты понимаешь, что мы никогда в жизни больше не сядем на лошадей — их здесь просто нет», — в полном изумлении сообщила мне она. А дальше, через несколько шагов, она обнаружила, что не понимает ни слова из говора курносых и очень энергичных невысоких людей («Я же иностранка здесь, кругом одни лишь варвары мань, говорящие на своем языке. Как я оказалась здесь, как дожила до такого!», — продолжала комментировать свои открытия она).
И тут, у самого начала длинного фруктового ряда, она застыла в растерянной неподвижности.
Перед ней был прилавок, заваленный связанными, как метлы, тонкими веточками, на каждой из которых красовались овальные, величиной с небольшие куриные яйца, плоды с чешуйчатой, красноватого цвета кожицей.
А дальше произошло нечто совсем уж невероятное.
— Ян гуйфэй, — обратилась к ней торговка в странном черном головном уборе.
Ян покачнулась и прислонилась ко мне. Да я и сам ощутил, что голова моя кружится и уплывает вдаль.
— Эй, эй, северянка, — на сносном ханьском сказала Ян эта женщина и непочтительно похлопала перед ее лицом ладонями. — Я говорю, это любимые фрукты великой и прекрасной Ян гуйфэй.
— Личжи, — детским голосом сказала Ян — Это же личжи.
— Ну, ясное дело, личжи, — покивала тетка и потрясла веником перед ее носом. — Каждую неделю отсюда отправлялся всадник на север, он вез эти фрукты прекрасной возлюбленной Светлого императора. И больше никто в столице не знал, что это за фрукты, каков их вкус. Гонец спешил, надо было довезти их за два дня, потому что на третий день они теряют вкус. Но он вез их в коробе со льдом, и у него оказывался день-другой в запасе.
— Сколько дней как эти сорваны с ветки? — почти шепотом спросила моя подруга.
— Дней? Хм. Да я только что их сорвала, — деловито сказала торговка. — Сорвала и понесла сюда. Вон, дерево виднеется на том холме. Да вот, попробуйте сами…
Толстым желтым ногтем она отколупнула краешек чешуйчатой шкурки и быстрым движением начала оголять полупрозрачную, как лед, мякоть плода.
— И даже когда император был вынужден бежать из своей столицы от варваров, гонец из наших краев, доехав до столицы и узнав, что императора с драгоценной наложницей в ней уже нет, отправился за ними в погоню, чтобы плоды не потеряли вкус, — частила торговка, поднося ягоду к губам Ян. — И он догнал их в деревне Мавэй, но было поздно: император, с тоской в сердце, вынужден был уступить своим гвардейцам и приказать верховному евнуху казнить госпожу Ян шелковым шнурком. Личжи успели вовремя, но поесть их она уже не смогла… Да что же вы плачете, госпожа, неужели этот плод горький? Возьмите еще…
Сок тек по дергавшемуся подбородку Ян и смешивался со слезами. А я одними губами спрашивал у торговки: «Сколько?»
— Десять монет, — бросила она. — Но о чем вы говорите, неужели я буду брать деньги со святого человека?
И поспешила собрать в горсть ягоды похуже, упавшие с веточек, и вручить мне.
Я отколупнул тонкую кожицу и целиком положил в рот это маленькое чудо, чей сок пахнул еловой хвоей Небесных гор — и одновременно всеми розовыми садами изнеженной Персии.
А когда я поднял глаза на окружавшую нас улицу, оказалось, что за эти мгновения в городе произошло другое чудо: вечер сразу, без перехода, превратился в ночь, и душная тьма начала расцвечиваться сотнями медовых огней.
— Я хочу здесь жить всегда, — сказала, вздыхая, успокоившаяся Ян.
А потом настал новый день, и тут уже потрясение пришлось пережить мне.
Сразу за еврейским кварталом (евреи — лучшие в мире красильщики тканей, вспомнил я) был вход во дворик, странно напомнивший мне наше подворье на Восточном рынке в Чанъани. Такая же двухэтажная подкова, состоявшая из множества ресторанчиков с лежанками в тенистом дворике, заросшем деревьями. Вот только деревья были не те, здесь они вырастали в узловатых гигантов, и с них до земли свешивались серо-зеленоватые бороды лиан. Нет, нет, ничто не повторяется, «Золотого зерна» нет и не будет никогда, подумал я, жадно втягивая ноздрями незнакомые, острые запахи еды.
На громадного человека я наткнулся у самого входа.
— Вы пришли слишком рано, почтенный, обед только начали готовить, — на хорошем согдийском озабоченно начал он отсылать меня вон, одновременно поворачиваясь ко мне всем мощным корпусом — и замолкая.
Я стоял и смотрел на него, долго, молча. Не шевелился и он.
— Я же знал, что вы не могли погибнуть, хозяин, — наконец простонал Сангак, потом поднял голову к верхушкам деревьев и радостно завопил что-то, размахивая рукой.
Меванча, такая же реальная, живая и веселая, буквально протанцевала вниз с ближайшей лестницы — несмотря на очень большой и круглый живот, который она гордо несла перед собой. Встретившись с моими, ее голубые глаза засияли, как лед под солнцем.
