Он растаял в последних сильных движениях, и рука, сжимающая её в объятиях, стала слабеть. Оба одеты. Она до пояса, он полностью.
«Какая сила в твоей красоте», – шептал он Деби, веря, что говорит что-то такое, что восполнит ее внезапную потерю власти над собой. Он же это использовал, ощутив ее милосердие и то, что она на миг подалась охватившей ее страсти. И она, несомненно, уже жалеет об этом.
Он лежал рядом с ней, считая до ста и затем двадцать пять раз погладил ей затылок, лицо и плечи. Так его учила однажды мудрая женщина, намного старше его, в детстве, служанка и повариха в их доме, когда ему было двенадцать лет, и мать уехала рожать в большой город, к своей сестре, ибо роды предполагались трудными, с участием врача. «Когда ты спишь с женщиной, никогда сразу не вставай с нее и не прекращай ее обнимать, пока не сосчитаешь до ста».
Двадцать пять прикосновений он добавил от себя. Досчитал до ста, еще поцеловал краешек ее губ, как бы говоря: «Я знаю, что должен вести себя с тобой нежно, нет у меня еще права на тебя». И еще поцелуй. Как трудно оставить Деби. Но нужно. И он начал надевать ей нижнюю юбку, поддерживающую грудь, завязал тесемки на спине, чувствуя, как она вся трепещет.
«Почему?» – сказала она. И всё изумление, боль, гнев, злость, – были в этом «Почему».
Хорошо ли, плохо ли было услышать это «Почему», но он встал и открыл двери конюшни. «Боялся, что зайдут», – сказал он ужасным голосом человека, который проиграл.
«Но ты же запер дверь», – сказала она.
* * *
Четыре дня и одну субботу пробыли Ахав и его войско на хуторе. Вокруг все росло и цвело. «Настанет день, и я смогу дать своему боевому коню пастись с удовольствием», – произнес Ахав известную каждому хазару фразу. Но день этот еще не пришел.
Утром, в воскресенье, укреплены были на плечах все ранцы, затянуты все пояса, ремни седел, проверено оружие, и один из слепцов был наказан за ржавчину на лезвии своего топора. Сети были упакованы в соломенные корзины, обшитые шелком, и погружены на телегу.
Все, в том числе и Деби, вышли посмотреть на четко выстроившиеся ряды и на Ахава, оглядывающего придирчивым взглядом свое войско, отвечающего на его приказы громко и дружно.
Он повернул своего коня на запад, еще миг постоял, бросил украдкой взгляд назад, на Деби, думая, что никто этого не видит, и двинулся в путь.
За ним все войско. Зачем я это делаю? сказал он себе, не испытывая никакого желания выйти в бой, который должен принести ему славу. Зачем это мне? Что это мне даст? Если Деби недостижима для меня, то все, что я не сделаю, не купит ее восхищения. Слишком много чудес я ей показал, и все же она не моя. Ну, мы же сказали, что Деби все время в его мыслях.
Ветер начал дуть поверх синеющей степи. Ахав и его войско продолжали двигаться вдаль. Я делаю это лишь потому, что надо завершить то, что начал. Только потому, что слепцы мне так верят. Потому, что буду наказан за невыполнение возложенного на меня дела. Самым глупым в этом наказании будет, если я не пойду. Испытывая тошноту, он продолжал вести людей.
Жалость охватила Деби, провожающую взглядом строй. Ногти на ее пальцах были обкусаны до основания. Ей было жаль Ахава, но спасти его она не могла. Это не было в ее силах.
Войско шло по степи, среди влажных зеленых трав. После полутора дней они пришли к тому тихому ручью, небольшому, синему, полному вод, выглядящему удивительно спокойным и пасторальным.
«Это здесь», – сказал Ахав, поглядывая с беспокойством вправо и влево, вернее, на север и на юг, желая, чтобы Тита была рядом с ним, чтобы Дикарь был рядом.
Тишина стояла над землей. Только одинокая корова, мыча, паслась в траве под вербой, и боязнь светилась в ее глазах. На западном берегу ручья было безлюдно. Там никто не жил. Но поля там были зелены и приятны взгляду. Невидимый бес лежал в глубине вод.
Переходи, переходи ручей, сказал бес про себя, переходи, и ты не вернешься.
Но Ахав это отлично знал. Не зря потратил столько времени на переписывание материала в библиотеке Итиля. Он нагнулся над ручьем и коснулся воды. «Здесь это, – сказал он, – этот ручей и есть Самбатион. Граница еврейской империи, которую евреи не могут пересечь в сторону Хазарии. Бес, выходи!» – закричал громким голосом.
Но бес молчал.
Ахав лизнул палец, который окунал в эти воды, и тут же выплюнул. У этих вод был мерзкий вкус, несмотря на то, что они были прозрачны, как и весь ручей. Внезапно его охватило омерзение, и сердце ослабело, словно на него навалилась тяжесть собственного мужества. Он почувствовал эту тяжесть и горечь, согнувшую его спину, но тут же представил перед собой Дикаря. «Бес! – крикнул он, – вставай, иди сюда. Иначе я иссушу весь твой ручей!»
Войско приблизилось. Слепцы паучьими движениями расположились вдоль берега ручья, сосредоточенно замерев. И тут послышался шорох над водами, шорох тысяч угрей, бьющих хвостами, заостренными, как перочинные ножи, по поверхности вод.
Миха выхватил лук и натянул стрелу, вглядываясь в воды, оглядывая окрестность, немного дрожа, как муха перед исчезновением, глядя на небо.
И тут его увидели. Бес поднялся и вышел, несколько отдаленно от этого места, где они стояли. Черный. Ряса его сверкала красными полосами Открыл пасть и закричал тонким отчаявшимся старческим голосом: «Уходи отсюда, Ахав! Уходи! Не пытайся выйти из твоей страны!»
«Быстро», – шепотом отдал приказ Ахав, но в этом не было необходимости. Миха выпустил стрелу. Бес был в шестидесяти пяти метрах оттуда. Мышцы Михи были натренированы стрелять на расстояние до восьмидесяти метров. Направление было точным, выстрел отличным, но в миг, когда стрела должна была пронзить беса, он мерзко свистнул, и сотни угрей прилепились к нему, образовав щит. Стрела пронзила двух-трех угрей и застряла в этом клубке.
Пока Миха навел вторую стрелу, бес сбросил длинными пальцами своей руки прилепившихся к нему угрей вместе со стрелой, и нырнул в глубину ручья.
Снова стало тихо.
Миха побежал к тому месту, где бес нырнул, и снова натянул тетиву, направляя стрелу влево, вправо, но бес не был виден. Только воды кипели угрями. Беззвучно продвинулось воинство водяных тварей, выстраиваясь в непонятные ряды, не замирая ни на миг.
Командиры рот, имеющие один глаз, произнесли перед своими воинами: «Ваш час пришел, сыны Болгарии, ослепленные нашими врагами воины. Воды и злой враг перед вами и вашими далекими домами, но на вас слава, которую вы пожнете, и для вас – плененные девицы, которые будут даны самым смелым и мужественным. Мы дали обет сражаться во имя господина нашего, царя иудеев, нашего союзника, кормящего рисом наш народ в зимнее время, верховного командующего болгарскими царями, дающего им имена при рождении. Исполните то, на что вы поклялись ему».
