Слова баронессы били словно океанские валы в утлое судёнышко. Беспощадно и мерно, они безжалостно срывали с прошлого все трудолюбиво наверченные им покровы тайны. Один за одним они отлетали прочь, сорванные безжалостною рукой.
— Манеры и поведение можно привить, сын мой. Платье можно купить, произношение божоле выучить. Но благородный и возвышенный склад ума, который проявляется в трудные минуты? Взгляд и помыслы, которые блистают подобно молнии в ночи?
Почти беспомощно сын внимал поведанной матерью истории, как после казни мятежного вельможи и обоих его сыновей обнаружилось, что вопреки стараниям палачей, древний род всё же не угас.
— И как я ни размышляла над тем случаем, но приходилось признать, что единственной возможностью продолжения рода по мужской линии оказывалось то, что незаконнорожденный отпрыск барона Фернандо всё же уцелел после уничтожения выжженного до скального основания форта!
Каждый образованный дворянин королевства хотя бы в общих чертах знал генеалогические деревья и истории древнейших родов — но эта поведанная матерью история заставила уже откровенно сидевшего на ковре барона Шарто крепко призадуматься. Как же странно оказывалось наблюдать этот луч истины, высветивший вдруг разгульные и полные страстей события прошлого. Идти вдоль него, наслаждаясь выпавшей редкой возможностью оказаться если не очевидцем и свидетелем, то одним из немногих знающих… и узнанное молодого человека просто потрясло.
— Воистину, маменька, мы приобрели страшного врага. Пока Риддерик уверен, что я на троне буду наименьшим из зол… да нет, что я говорю? — барон оставил без толку терзать рукой ворот и обвёл будуар затравленным взором. — Пока он считает, что королевству нужен король, это может и перевесить сомнения. Но если его оскорблённая мужская честь возобладает над доводами разума, мы в тот же миг окажемся обречены.
Уж ни сын, ни мать не обманывались насчёт головорезских талантов молодого бастарда, вдруг оказавшегося единственным носителем древней крови — школа мэтра Фуке и её ученики славились на всё королевство. А по слухам, и далеко за её пределами.
— Согласна, сын мой, я немного перегнула палку со своей маленькой женской местью. Ведь… ведь однажды он навеял мне чудесный и пугающе яркий сон, в котором я изменяла твоему отцу сразу с парой эльфов — мало того, я проделывала то с удовольствием и просто пугающим бесстыдством!
Синие и так напоминавшие отца глаза сына на миг прищурились — и вовсе не от того, что их слепило вечернее солнце — его уже сменила первой восходящая в эту пору года золотисто-рыжая Соль. Уж подобные откровения из уст матери мало того, что оказывались совсем непривычными — они наглядно показывали, что женщина дошла до предела. А касаемо сна… извечный и неизбывный мужской цинизм безошибочно подсказывал молодому барону, что то всё хоть и симптоматично, но в лучшем случае просто забавно. Понравилось маменьке лакомиться и в то же время не согрешить — пусть её.
— Надо будет с целителем переговорить насчёт снов по заказу или даже сценарию, — прошептал он, старательно пряча так и лезшую на губы ухмылку.
И всё же, как ни была погружена в свои мысли баронесса, она встрепенулась от этих легчайших сотрясений воздуха.
— Вы что-то сказали, сын мой? — в голосе её слышалось непритворное внимание.
— Я к тому, матушка, что вы, похоже, заигрались, — вслух произнёс молодой человек, со вздохом поднимаясь на ноги.
К услугам барона не оказалось верного оруженосца, пособившего бы снять наконец с дворянских плеч тяжесть кольчуги — но он кое-как справился и почти сам. Почти, ибо мать безошибочно знала, что и где следует потянуть в этой ничуть не протестовавшей против её прикосновений волшебной металлической ткани.
— Что ж, маменька — теперь пришло время расплаты. В смысле, за некоторые, стоило признать, просто потрясающие откровения, — голос барона обличал удовлетворение. И наверняка не столь избавления от кольчуги, сколь от предстоявшего… в нескольких словах барон скупо поведал, насколько же велико оказалось его изумление однажды ночью, когда некая Эльфийка вдруг воспылала прямо-таки сверхъестественой страстью к нему и всерьёз вознамерилась её утолить, юркнув в некую широкую постель под пышным балдахином.
— Но ошибочно считать мужчин всего лишь похотливыми самцами, матушка! Я был тогда просто в ярости и отхлестал Меану по щекам — настолько, что у неё пошла носом кровь. Всё-таки, перворождённые куда хлипче нас, людей, — с еле заметной издёвкой произнёс молодой человек, наслаждаясь зрелищем в ужасе отступавшей под каждым словом матери. — Именно те пятна на простынях вы, маменька, потом и приняли ошибочно за свидетельство… несверлёная жемчужина стала вполне объезженной кобылицей, да? Кажется, так вы говорите?
Затем барон поведал, что пришлось ему лично, без помощи слуг, вызвать в свою опочивальню полусонного целителя, дабы унять кровотечение — и уж он-то и обнаружил, что девица до бровей накачана любовным зельем. Настолько, что даже самый строгий глас разума или сердца просто тонул под зовом плоти и сжигающим чресла жаром…
Баронесса едва не села мимо кресла, настолько велико оказалось охватившее её изумление.
— Мне пришлось извести целый кошель так непросто доставшегося серебра на редкие снадобья и ингредиенты. Но старый маг-целитель всё же справился, вывел заразу из крови. И потом мы с Меаной всего лишь поддерживали видимость пылких любовников. Так что, мне теперь есть, чем оправдаться перед… мастером Риддом, если ему угодно скрывать и дальше своё имя, — обличающий перст молодого барона неожиданно указал на мать. — Но вы, вы, маменька! Я не спрашиваю, как могла родиться в вашей голове столь неслыханная мерзость. Я спрашиваю иное — осознаёте ли вы, сударыня, насколько неубедительно держится сейчас голова на ваших плечах? И мастер Ридд тут ни при чём!
Даже если бы здесь и сегодня оказалось бы мало одного только смысла этих воистину убийственных слов, то стоило бы убояться одного лишь голоса, прозвучавшего в будуаре баронессы. Рыка молодого льва, наконец осознавшего свою силу. Сильного и великолепного зверя.
— И последнее, госпожа баронесса! Да-да, вы не ослышались — сейчас я говорю с вами не как с матерью. Ни этой ночью, ни завтра мы с вами не отправимся покорять Нахтигейл и королевский трон! Пока угрожает опасность моим землям и моим людям, я их не оставлю.
На реке, прихотливым изгибом русла обвивавшей почти самые стены замка и тем самым образовывавшей дополнительную защиту, уже стояла у пристаней фелюга с верными людьми, готовая в любой миг отчалить и направиться вниз по течению, в самое сердце расположенного на полуночь королевства. Всё уже было решено и обговорено на сто кругов, но именно последние события с наступлением войск соседского графа Мейзери — а пуще того, иные, прозвучавшие в ночи признания — этого хватило молодому барону, чтобы поменять свои планы…
