Блэз чувствовал себя совершенно спокойным. Он всегда теперь был спокоен перед боем, хотя в начале, много лет назад, все было иначе. Прошлой ночью он молился, стоя на коленях на холодных камнях в поразительно красивой часовне Коранноса в Люссане. Он не просил победы, коран никогда так не поступает. Перед двумя высокими свечами над фризом он возносил древние молитвы за восход и закат солнца и за силу дающего жизнь золотого света бога. Сам фриз был выполнен искусно, на нем изобразили Коранноса, дарящего огонь первым людям, чтобы ночи не внушали им такого ужаса, как прежде.
Возможно, ему не следовало так удивляться безмятежному изяществу здешних храмов. В Арбонне поклонялись Коранносу. Он всегда это знал; в конце концов здесь имелись кораны, и они выполняли те же обряды посвящения и обращения к богу, которые он прошел в орауте, такие же, как во всех шести странах. Однако трудно было — когда он впервые приехал сюда, в те первые дни в замке Бауд в горах — преодолеть предрассудки всей жизни и злобные инсинуации, большинство из которых, конечно, заложены его отцом. Странно, как часто он в последнее время думает об отце. Или, возможно, не так и странно, учитывая то, что он собирается сделать. Говорят, что мысли уносятся в прошлое, когда жизни угрожает серьезная опасность.
Гальберт де Гарсенк полагал, что его младший сын вслед за ним вступит в ряды служителей Коранноса. Это не подлежало обсуждению; то, чего желал верховный старейшина, он привык получать. Неоднократные побеги маленького Блэза из церковной школы в окрестностях Кортиля, то, как он стойко, молча выдерживал порку и дома от тяжелой руки Гальберта, и потом снова, когда возвращался к старейшинам, а потом его категоричный, упрямый отказ приносить клятвы посвящения, когда ему исполнилось шестнадцать лет, означали колоссальный срыв тщательно продуманных планов верховного старейшины.
Блэза пытались голодом принудить покориться и дать обет — по приказу отца. Блэз никогда не забывал те недели. Иногда он просыпался ночью и вспоминал их. Даже сегодня приступы голода вызывали у него неоправданную панику, и он не мог ударить человека кнутом.
«Твоя мать могла что-то изменить?» — спросила у него Синь де Барбентайн в ту ночь, когда он с ней познакомился. Он не знал. И никогда не узнает. Ни один человек, которому суждено прожить только одну жизнь, не может ответить на такой вопрос. Он помнил, как учился еще совсем маленьким не плакать, потому что не было никого на свете, кто пришел бы его утешить в такие моменты. Все ужасно боялись его отца; никто не смел поддержать в тяжелую минуту недостойного, неблагодарного сына. Никогда. Один раз в Гарсенке Ранальд прокрался в комнату Блэза ночью с мазью для окровавленной спины. Утром, когда Гальберт увидел целебную мазь, он выпорол Ранальда, а потом второй раз Блэза. Ранальд после этого никогда не пытался вмешиваться.
Блэз мог бы прекратить побеги. Мог бы дать обеты, которые от него требовали. Но такая возможность не приходила ему в голову даже в качестве повода для размышлений. Когда стало ясно, что Блэз умрет от голода, но не уступит, Гальберт хладнокровно предложил казнить его за непослушание. Сам король Дуергар, узнав об этой дикой семейной драме, запретил казнь и настоял, чтобы умирающему от голода мальчику принесли еду и питье, и именно Дуергар принял клятву верности у худого, молчаливого шестнадцатилетнего парня с ввалившимися глазами месяц спустя и сделал его кораном Гораута.
Герцог Эрейберт де Гарсенк, седой и отважный, умер бездетным, когда его племянникам было двадцать один год и девятнадцать лет. Мастерское владение искусством воина позволяло ему не обращать внимания на вечные сплетни по поводу отсутствия у него наследников. Ранальд стал его наследником. Он вынужден был покинуть должность первого рыцаря короля и стал герцогом де Гарсенком, хозяином самых богатых, самых огромных поместий в Горауте. Блэз должен был к тому времени, как тщательно спланировал его отец, занять прочное место в иерархии божьего братства, быть готовым плавно подняться к самой высшей должности, занимаемой Гальбертом, и стать верховным старейшиной Коранноса, указаниям которого подчиняются короли и принцы. Семье Гарсенков предстояло еще многие поколения властвовать в Горауте и держать страну в своих руках, как медведь, стоящий на задних лапах на их гербе, держит корону, кто бы формально ни сидел на троне.
У Ранальда будут сыновья, которые унаследуют от него Гарсенк и сменят Блэза среди клириков; будут и дочери, чтобы привязать другие семьи узами брачных клятв. И в конце концов, в не таком уж далеком будущем, может возникнуть даже нечто большее — возможно, сам трон! Один из Гарсенков будет править в Кортиле, а границы самого Гораута будут все время расширяться, хотя сначала — прежде всего, конечно, — они двинутся через горные перевалы на юг, к Арбонне, где живут безбожники и еретики, правят женщины и женоподобные мужчины, запятнанные своими кровавыми обрядами…
Все это Блэз знал с самых первых дней своей жизни. Именно с ним разговаривал Гальберт, когда мальчики еще были маленькими. Было короткое время, когда он не понимал, почему это так, а потом долгое время чувствовал жалость к Ранальду. Это было очень давно.
— Сапоги, — сказал Рюдель.
Блэз поднял сначала левую ногу, потом правую.
— Хорошо, — сказал Валери.
Блэз встал, и Рюдель обхватил его за талию и застегнул пряжку длинного меча, выкованного в Ауленсбурге в простых солдатских ножнах. Взял со стола легкий шлем. Блэз принял его и надел на голову. Валери ждал с круглым ничем не украшенным щитом. Блэз его тоже взял.
— Где хочешь разместить кинжалы? — спросил Валери.
— Один у пояса. Еще один у меня есть.
Валери больше ни о чем не спрашивал, и Рюдель тоже. Они также уже проделывали все это раньше. Рюдель с мрачным лицом достал тонкий черный кинжал из сундука рядом с выходом из шатра и подал его Блэзу.
Блэз коротко улыбнулся ему:
— Ты помнишь? Ты мне его подарил.
Рюдель быстро сделал знак, отводящий беду.
— Ничего подобного. Я его нашел для тебя. Ты заплатил мне за него медную монету. Мы не преподносим ножи в подарок, невежественный северянин.
Блэз рассмеялся:
— Прости. Я забыл, что ты в душе — полный предрассудков портезийский крестьянин. Как тебе позволили бросить свою мотыгу на виноградниках и отправиться путешествовать со знатными людьми?
Фривольная шуточка, на нее не стоило и отвечать, и он не получил ответа, так как в этот момент затрубили трубы.
Валери и Рюдель встали по обе стороны от клапана шатра. Существовала традиция, что в такой момент оруженосцы ничего не говорят; прощания любого рода считались вызовом судьбе. Блэз это знал. Он все еще был спокоен, но теперь его сердце забилось немного быстрее, а снаружи опустилась тишина, словно птица на ветку…
