– Да знаю, знаю… – неожиданно добродушным тоном отозвался леший. – Потому и решил на тебя взглянуть…
– И снегопад, чтобы меня выманить устроили?! – воскликнул Алёша.
– Ну уж нет! Если бы только это хотел, устроил бы как–нибудь попроще… Нет – это хороший урок и тебе, и всем жителям Темнинки…… Слушай меня внимательно: будет тебе одно задание или загадка – как хочешь называй… Раз уж плеснулся ты ядом, раз отравил прекрасный день стольким птицам, да зверям – изволь исправить. Взамен тёмному, оставь светлое… Не на день, не на месяц – на года, чтобы, когда и не станет уж тебя, осталось что–то людей радующее. Большего не скажу…
– Так если бы… – начал было Алёша, но леший прервал его. – Условия таковы: коли выполнишь – будь свободен. А нет – заморожу.
– Ах, как вы можете! – воскликнула Оля.
Алёша продолжал прежним тоном:
– Вот если бы у меня был такой же чудный голос как у Оли, так спел бы песнь, или просто слова нежные произнёс…
– Нет–нет! – прогремел, ставя его обратно на землю, леший. – За неверное предложение, мог бы сразу заморозить. Но так не интересно… Постарайся–ка по второму, да помни, что на этот раз никакой поблажки не будет.
Алёша прикрыл глаза, пытался собраться с мыслями, но мысли и не думали собираться – носились лихорадочно; тогда Оля приникла губами к его уху, и вдохнула два слова:
– Одинокая Берёза.
Алёша сразу всё понял, и воскликнул:
– Вот оно – моё решение – мы посадим дерево. Берёзу… В общем – это и не важно, какое – можно и осину, и сосну, и рябину, и ольху, и клён, и кедр, и дуб, и тополь, и ясень, и каштан, и вяз… Любое дерево можно посадить, можно и все их; но в этом дереве мы оставим частичку себя. Мы выбрали берёзу.
– Угадал! Угадал!! Угадал!!! – несколько раз оглушительно громко прокричал леший, и тут поднял в древесной своей руки белую палку.
С ее кончика сорвался поток радужных брызг, поднялся вверх, и так же легко, как орёл паутину, разорвал ту, казалось бы массивную и несокрушимую тучу, которая нависала над Темнинкой. И тут же хлынуло изумрудно–яркое сияние большого мира, закапала с крыш, весело блещущая, и всё усиливающаяся капель. Вместе с птичьим перезвоном, распахнулись двери многих домиков, выбегала детвора, выходили дети – раздались счастливые голоса, смех – но тут же и оборвались – увидели лешего, с криками бросились хорониться в своих избах.
Тут в руке лешего появился белейший и уже раскрывшийся несколькими крупными, нежными листьями берёзовый росток, и Оля, светло улыбаясь, проговорила:
– Ну что ж, прямо сейчас и посадим… Только место надо выбрать.
– Нет – и выбирать, и сажать будете вы сами. Можете взять лопаты, и ходить, выбирать… сколько вам будет угодно; я же издали буду наблюдать; быть может и ветерком над вашими головами пролечу… Ну всё – больше на людей я не гневаюсь, а потому оставлю Темнинку – не стану больше пугать её жителей…
И после этих слов, взмахнул леший руками, и обратились руки его в крылья ястребиные, и сам он в ястребом обратился, в воздух взмыл, да и канул в небесах солнцем обильных. Тут только Алёша почувствовал и увидел, что руку его нежно греет оставленный лешим берёзовый ствол.
А к ним уже подбежал Ярослав:
– А я всё слышал! И домой успел сбегать! Держите лопаты. – и он действительно протянул две лопаты, которые схватил в амбаре Тимофеева дома. – А мне с вами можно?..
– А отчего ж нет? – улыбнулся Дубрав, который, казалось, помолодел лет на тридцать в этом весеннем сиянии.
Место для посадки выбирали не долго. Сразу же, как сделали первые шаги в этот сияющий мир, некая незримая сила повлекла их в сторону полей, которые за окраинами Тёмного леса распахивались.
Конечно тут им стало жарко и сняли они зимнюю одежку, повесили на ветвях окраинных деревьев; Алёша, оставшись босиком, словно мальчишка, со смехом бросился вперёд – и такое удовольствие было бежать по этой прогретой солнышком, взошедшей уже первыми травами земле, отбежав шагов на тридцать он повернулся и прокричал:
– Так бы, кажется и обнял всю её, родимую матушку землю… – и засмеялся – впервые за долгое время разразился этим действительно счастливым, звонким смехом.
Оля мягко улыбнулась ему в ответ, и проговорила:
– А вон и речка – Сестрой её величают…
И, не сговариваясь, в одно мгновенье все они почувствовали, что на берегу этой небольшой, насквозь прозрачной, веющей живительной прохладой речушке и надо посадить берёзку. Взялись за лопаты, и в скором времени была уже вырыта подходящая яма; причём при рытье не только сил не потеряли, но ещё и новых набрались – земля дышала на них так ароматно, словно только что испечённой из некой солнечной муки пышный каравай. Тут ещё и Жар примчался откуда–то со стороны деревни, и принялся носиться вокруг, подобно некоему весеннему, из животворного пламени сотканному божеству.
Их лица обласкал нежнейший ветерок, и Дубрав, улыбнувшись, проговорил:
– Ну вот – это леший, он нас труд благословляет.
– Хорошо раз так… – негромко проговорил Алёша, и опустил голову – вот опустился на колени перед тоненьким берёзовым стволом, обнял его ладонями.
– Чувствуешь, какая в нём сила? – улыбнулась Оля. – Пройдёт года – взойдёт высокая, стройная, раскидистая берёза. Столько тихой, блаженной радости подарит она тому путнику, который устанет, да присядет отдохнуть возле её ствола. Сколько вечной мудрости пропоёт ветерок в её кроне… Как хорошо в мире, правда?..
– Да… – шёпотом ответил Алёша, и по измученным, впалым его щёкам покатились слёзы. – Только… только не будет она здесь расти… Сейчас я её в Мёртвый мир возьму… – и уже громко, едва не криком. – И не вздумайте меня останавливать! Я всё это уже твёрдо решил! Ему, Ивану, нужна эта берёза! Она не замёрзнет – нет – я чувствую – в ней такая сила!..
Тут усилился, зашумел в окружающих, невысоких ещё травах ветер:
– А ты, леший!.. Конечно в твоей власти лишить меня жизни, заморозить; но я всё равно должен ему помочь, потому что он безмерно больше моего страдает! ВСЁ!!! – прокричал как отрезал, крепче перехватил берёзовый ствол, прижался к нему в поцелуе, закрыл глаза, и…
* * *
От могучего ветрового гула сначала даже заложило в ушах. А как этот леденящий ветрило ударил, обжёг хладом! Алёша лежал и чувствовал, что намертво прирос губами к изодранному, покрытому многочисленными наростами, давным–давно уже мёртвому стволу; но чувствовал он также – что внутри него облако… нет – целое небо солнцем наполненное! – и что небо это изливается в этот ствол.
Вот почувствовал Алёша, что светоносное небо, которое было в нём – полностью перетекло в ствол, и в груди теперь – только медальон, да пустота ледяная. Но и ствол уже не был прежним – он согревал, – железно–жёстким, но самым благодатным из всех стволов, которые когда–либо доводилось обнимать Алёше. Он уже мог отстранить губы, но не делал этого – целовал и целовал, пытаясь утешить своё исстрадавшееся, обмороженное сердце. Вдруг понял он, что нет уже ни свиста ветра, ни этих страшных, протяжных вековечных воплей – где–то близко пели соловьи, да травы благодатно, успокаивающе шелестели – послышался ему голос девичий – прекраснейший из всех… верно Олин?.. А потом негромкий, но мелодичный, бархатно–успокоенный мужской голос:
