– Это Ива – одна из наших северных рек, а значит и Орел–град недалече… Да, есть уже в воздухе дух моря…
– Море! Вот ведь! – при этих словах Ярослав аж подскочил, и, глядя вперёд, вытянулся на мысках.
А Алёша прикрыл глаза, и прошептал усталым, древним каким–то голосом:
– Быстрее бы всё это заканчивалось… Чувствую себя старцем… Оля, когда ты ярчайше сияешь, когда песни поёшь, тогда мир ещё может и кажется мне прежним – прекрасным… Но ведь и ты устаёшь, ты выгораешь рядом со мною – свече подобно…
– Свеча души не гаснет никогда… – кажется – это Дубрав сказал, но так как у Алёши кружилась голова – он точно не знал – быть может, и в ветре то прозвучало.
И снова – мудрый, тёплый голос; и не знал Алёша, кому он принадлежал – Дубраву или же ветру весеннему:
– Вначале пути действительно большие задержки вышли. Но дальше, предчувствую, дорога быстро полетит…
– Быстрее бы… – прошептал Алёша.
Голова кружилась – он вновь погружался в Мёртвый мир, и большого труда стоило ему выпустить Олину ладошку – ведь и её он мог взять с собою…
* * *
Все эти семь дней, которые Вихрь летел по Янтарному тракту, приближая их к морю, в Мёртвом мире Алёша шёл и шёл вперёд среди чёрных, продуваемых сильнейшим ветрилом валунов, а Чунг золотился над его головой, помогал найти дорогу. И, право, без этого сияния пришлось бы совсем туго. В некоторых местах мрак сгущался в непроницаемые, плотнейшие тени; и только при приближении Чунга тени эти нехотя расплывались, давали Алёше пройти, и сразу за его спиной сцеплялись вновь. Несколько раз это спасало ему жизнь – в этих непроницаемых тенях таились трещины, ведущие в какие–то неведомые глубины – Алёше приходилось разбегаться, чтобы перепрыгнуть через них; из трещин веяло нестерпимым, прожигающем холодом, и после каждого такого прыжка, Алёша дрожал от холода. Тогда сияние–Чунг спускался на него, согревал его. Небольшая, минуты в две передышка, и снова – вперёд и вперёд, на пределе сил: не только из–за того, что жаждалось поскорее добраться до Ворот, но и потому, что из почвы здесь веяло таким холодом, что и тепло Чунга не могло помочь. Холод этот, сквозь стопы подымался к измученному сердцу – и снова боль… Скорее, скорее же вперёд!..
И вот на седьмой день, продуваемое ветром нагроможденье каменных глыб неожиданно осталось за спиною. Раскрылся мрачный, весь в тёмных тонах простор, который был заполнен ветром столь сильным, что Алёша едва смог удержаться на ногах. Он прикрыл в одно мгновенье исхлёстанное лицо, и прокричал:
– Как же дальше то идти будем?!
– Здесь расщелина – прыгай ко в нёё…
Алёша бросился на голос Чунга, и упал в весьма широкую (метров трёх), расщелину, которая явно была прорублена какими–то существами невысокого роста (во всяком случае – глубина её не превышала полутора метров); стены были иссечены большими и малыми выемками; некоторые из них, как показалось Алёше, даже складывались в некие письмена – он даже пытался их прочесть, но ничего не вышло, только голова больше прежнего закружилась. Он оглянулся – расщелина вытягивалась прямо, и на значительном расстоянии терялась в ледяном сумраке – там угадывалось какое–то движенье, и, сжав зубы, Алёша пошёл вперёд.
Идти приходилось согнувшись – ведь глубина расщелины не превышала полутора метров, а несущийся над ней ледяной ветрило всё усилился, и полнился мельчайшими, но ранящими словно ледяные иглы, камешками.
…Алёше показалось, что он прошагал не менее двух вёрст – ноги, да и всё тело ломило. Холод раскатывался по жилам от сердца, и, когда он увидел первые, показавшиеся необычайно уродливыми фигуры. Алёша стремительно, вздрагивая, подошёл – к нему обернулись. Действительно – уродливые. Все какие–то скрюченные, но при этом и мускулистые чрезвычайно; лица их все взрыты, бесформенны темны, и, судя по всему – такие же холодные как и камень. Мутные глаза без всякого выражение глядели из под низко нависших век.
– Ну же! – нетерпеливо воскликнул Алёша. – Кто на меня наброситься?.. Или все разом?.. Ну да, конечно – всё разом, иначе вы и не можете…
Выражение их взрытых лиц нисколько не изменилось, и все они вдруг потеряли всякий интерес к Алёше, и повернулись к своей работе. А занимались они тем, что взмахивали молоточками, с отчаянной силой ударяли ими, и, выбивая из каменной поверхности искры, отламывали небольшие кусочки. Рядом суетились иные человечки – они складывали эти кусочки на носилки, с явной натугой приподымали; и несли куда–то, среди рядов таких же – откалывающих и собирающих…
– А–а–а! Вам нет до меня никакого дела! – всё ещё со злобой воскликнул Алёша. – Ну что ж – ваше счастье…
Юноша зашагал дальше – он шёл как мог скоро, и перешёл бы на бег, если бы только не был настолько измождён. Воздух был холодным и душным – он шёл по этой расщелине, а вокруг всё отплывали и отплывали назад нескончаемые ряды из всех сил вырабатывающихся работяг. Тысячи и тысячи молоточков взмывали–опадали – падали камушки, их подбирали бессчётные ловкие руки. Все работали так сосредоточено, с таким неукротимым упорством, что удивительным уже казалось, как это они могут выдерживать в таком иссушающем ритме, столь долгое время. Некоторые из них кидали случайные взгляды на Алёшу, на парящего над ним Чунга, и выражения их уродливых лиц нисколько не изменялось – они продолжали выполнять свою работу всё в том же стремительно–исступлённом темпе.
Сначала Алёша шёл, скрежетал зубами – всё выжидал, что они набросятся на него, попытаются задержать; но этого не происходило, а расщелина постепенно расширялась, и в стенах её появлялись многочисленные боковые проходы, в которых можно было различить таких же работников.
– Да что ж это?! – вскрикнул Алёша. – Да когда ж это кончится, в конце то концов!.. – но и на этот его вскрик не обратили никакого внимания.
Меж тем, с каждым шагом, усиливался завывающий над головою ветрило; и уж, казалось – стоит только высунуться, и он иссечёт лицо до самой кости…
Наконец Алёша не выдержал – бросился к одному из этих работяг, схватил за широкие, словно камнями налитые плечи, развернул к себе. Лицо этого было изъедено не так сильно, как лица иных, и Алёша понял, что он относительно молод – закричал:
– Рассказывай – что вы здесь делаете?!.. А впрочем – нет–нет!.. Что я такое говорю?! Мне никакого дела нет до вас!.. Оставайтесь–пробивайте, безумствуйте, только не держите меня!.. Ты только скажи, как мне выбраться из этого лабиринта?!.. Где выход?! Где?!..
Выражение этого лица почти совсем не изменилось, разве что глаза немного расширились, когда он поднял голову, и взглянул на Чунга; вот проговорил ничего не выражающим, сухом голосом:
