— Какая там речь, — брякнул Но-дачи. — Разве это речь…
— Понимаешь или нет?!
— Плохо, — помолчав, ответил он, — почти что нет.
— Асахиро, — спросил Чэн-Я, — ты их язык знаешь?
— Конечно, — удивился Асахиро. — Я ж тебе говорил, это ориджиты, они всегда неподалеку от нас, хурулов, кочевали… в смысле от того племени, куда я с Фаризой принят был. У ориджитов речь шипит, как змея в траве, а так все то же…
Вот вам и Придаток! Пока божество с другими собратьями по божественному несчастью в шатре валялось… ладно, не время сейчас шутки шутить.
А время понимать, что в каждом Диком Лезвии до поры скрыт зародыш Блистающего, что дети они — буйные, жестокие, неразумные, любопытные, но дети, чего не понял оскорбленный Но-Дачи и отлично поняли взрослые Чинкуэда, Змея Шэн, и Джамуха Восьмирукий!..
Поняли, что на детей просто надо прикрикнуть!
— Переводи, — приказал Чэн-Я Асахиро, а Я-Чэн подумал: «Будем надеяться, что Дикие Лезвия поймут и без перевода… есть такие доводы, что всем понятны.»
Были у нас такие доводы?
А Желтый бог Мо их знает!
Главное — не забывать, что дети долго и связно Беседовать не умеют, почти сразу сбиваясь на спор и крик.
Да, Наставник?.. ах, до чего ж обидно, больно и обидно, что ты — это уже прошлое!
— Спроси у них, кто послал их в эти земли?!
Асахиро спросил. Чэн восхищенно прицокнул языком и подумал, что чем такое говорить — лучше рой пчел во рту поселить. Пчелы хоть мед дают…
Шулмусы некоторое время переглядывались, пока все взгляды не сошлись на рыжеусом — не зря мы его ловили, нет, не зря! — и тот с некоторым трудом встал, вызывающе повернувшись в нашу сторону.
— Он говорит, — Асахиро без труда успевал переводить неторопливо-высокомерную речь знатного шулмуса, — что он — нойон вольного племени детей Ориджа, отважный и мудрый Джелмэ-багатур, убивший врагов больше, чем… так, это можно опустить… короче, больше, чем мы все, вместе взятые, и что скрывать ему нечего.
— Вот пусть и не скрывает, — кивнул Чэн-Я.
— Он говорит, — продолжал Асахиро, — что дети Шулмы неисчислимы, как звезды в небе, как волоски в хвостах коней его табунов, как… короче, много их и… и очень много.
— Понял, — поспешно согласился Чэн-Я.
— …и их послал великий гурхан Джамуха Восьмирукий, любимый внук Желтого бога Мо…
— Пересчитавший все волоски в хвостах коней его табунов, — не удержался Чэн-Я.
Добросовестный Асахиро немедленно перевел, часть шулмусов помоложе, не удержавшись, хмыкнула и сразу же замолчала, а рыжеусый Джелмэ закусил губу и рявкнул что-то сперва своим ориджитам, а после…
А после и нам.
— Он спрашивает, знаем ли мы, над кем смеемся?
«Дети, дети… наш — значит, самый сильный, самый грозный, самый-самый… бойтесь, другие дети!»
— Скажи — знаем, — прищурился Чэн, а я покинул ножны и завертелся в руке аль-Мутанабби, превратившись в сверкающее колесо. — И спроси, знают ли они в свой черед, кто перед ними?
Дикие Лезвия притихли, вслушиваясь в мой уверенный свист, а от толпы шулмусов послышалось уже знакомое: «Мо аракчи! Мо-о аракчи ылджаз!»
— Они говорят, что ты — Мо-о аракчи ылджаз.
Чэн-Я ждал продолжения.
— Арака — это такой напиток, — принялся объяснять Асахиро, — вроде Фуррашской чачи, только из кобыльего молока и послабее. Аракчи — это тот, кто араку пьет. Чаще, чем принято. Пьяница, в общем. А Мо-о аракчи — это тот, кто пьет перед боем невидимую араку из ладоней Желтого бога Мо. В любом племени гордятся Мо-о аракчи, но в мирное время вынуждают их кочевать отдельно от остальных. Побаиваются… Ну а ылджаз — это дракон. Большой. И с тремя головами.
— Ну вот, — пробормотал Чэн-Я, — значит, я теперь Мо-о аракчи ылджаз. Грозный, пьяный и с тремя головами. Еще три дня назад я был демон-якша Асмохата и его волшебный меч, что огнем в ночи пылает… и вот на тебе!
— Асмохат-та! — вдруг подхватил ближайший шулмус, молодой круглолицый Придаток с изумленно разинутым ртом. — Хурр, вас-са Оридж! Асмохат-та! Мо-о аракчи ылджаз — Асмохат-та!..
Толпа пленных загалдела, истово размахивая связанными перед грудью руками, и даже рыжеусый нойон не пытался утихомирить разбушевавшихся соплеменников, хотя дело грозило дойти до драки — у круглолицего нашлись и сторонники, и противники.
— Ты хоть понимаешь, что сказал? — тихо спросил Чэна-Меня Асахиро.
— А что я сказал-то? — удивился Чэн, а я перестал вертеться в его руке и недоуменно закачался влево-вправо. — И ничего я не сказал…
— Ты сказал, что ты — последнее земное воплощение Желтого бога Мо, хозяина священного водоема. Ас — Мо — Хат — Та. В Шулме считают, что вслух назвать себя Асмохат-та может или безумец, или…
— Или?
— Или Асмохат-та.
Дзюттэ за поясом Чэна беспокойно заворочался.
— О чем это вы? — требовательно спросил он у меня.
Я объяснил.
— Счастливы твои звезды, глупый ты меч, — серьезно и чуть ли не торжественно заявил шут. — Кольни-ка Придатка Махайры пониже пояса — только сзади, а не спереди — пускай идет к шулмусам и поет им «Джир о хитрозлобном якше Асмохате и его беззаконных деяниях». И чтоб через слово было — Асмохат-та! А не захочет петь — кольни посильнее — и спереди!..
— Диомед! — позвал Чэн-Я. — Иди-ка сюда!
Диомед подошел. Чэн приказал петь. А я кольнул. Диомед подпрыгнул и сказал, что он джира дословно не помнит, потому что он не сказитель, а подсказыватель; а Махайра вообще ничего не понял и стал отмахиваться. Я угомонил Жнеца и кольнул Диомеда еще раз, пока подоспевший Дзю держал обиженно звенящего Махайру. Тогда Диомед схватился за уколотое место и согласился петь.
А Кос порылся в своей поклаже и сообщил, что слова джира у него записаны. Для потомков, мол, старался. Интересно, для чьих? Дескать, пусть Диомед поет по его записям, а Асахиро будет переводить.
— А я буду играть! — встряла Фариза и сунула каждому человеку по очереди в лицо какую-то палку с натянутыми вдоль нее жилами неизвестного мне зверя. — Вот — кобыз! У шулмусов нашла…
— Ты же на нем играть не умеешь! — удивленно моргнул Асахиро.
— И не надо! — уверенность Фаризы не имела границ. — Я ж все равно слышу сейчас плохо… лишь бы было громко! Сойдет, Ас, не бойся! На кобызе никто играть не умеет — а врут-то, врут! Да ты сам глянь — разве ж на этом играть можно?!..
— Ну а вдруг… — засомневался Асахиро, но Фариза не дала ему закончить.
Она дернула за все жилы одновременно, раздался душераздирающий вой и визг, шулмусы как по команде замолчали, и я понял, что отступать некуда.
Мы с Чэном были прижаты к стене, которая называлась Асмохат-та.
Последнее земное воплощение Желтого бога Мо.
«Ну почему я?! — обреченно подумал я. — Почему, к примеру, не Гвениль?!.. он же такой большой…»
