— Не смотри на меня, дракон! Ради Силы, не смотри!
Но было поздно.
Я уже увидел, в какую уродливую и седую старуху она превратилась. Моё сердце, лежащее на улице Марата, сжалось от сострадания, а холодный ум выдал сияние: «Дороговато нам порой обходятся собственные ошибки».
Вышел я, не прощаясь, а через полминуты уже выруливал со двора.
Выехав из колдобистых переулков на площадь Декабристов, я решился и позвонил в офис Тюрина. Не думал, что там кто-то есть, звонил чисто на удачу. Удача не подвела.
— Да, — ответил мужской голос.
— Я насчёт похищенного ребёнка, — упредил я все возможные вопросы. — Моя фамилия Тугарин.
Мужик на том конце провода здорово напрягся.
— Слушаю.
— Определитель есть?
— Да.
— Пусть Большой Босс выйдет на этот номер. Только срочно.
Тюрин перезвонили через несколько минут (я к тому моменту проносился мимо в Дома офицеров). По своему обыкновению Большой Босс попытался перехватить контроль над ситуацией.
— Твои условия? — сказал он спокойным, чуть глуховатым голосом.
— Угомонись, Иосиф Викторович, — охладил я его порыв. — Я твоего ребёнка не трогал.
— А кто?
— Есть один псих. Только сейчас вопрос «кто» не актуален. Сейчас актуален вопрос «где».
— И где?
— На кладбище в Предместье.
— Какого… — начал было он.
Но я его оборвал:
— Спокойно, Иосиф Викторович. Ребёнок жив. Если поторопимся, и дальше будет жить. Я уже лечу. Обещаю сделать всё, что в моих силах, но и ты уж давай постарайся.
Сообщив всё, что хотел сообщить, я сразу отключился, сосредоточился на дороге, сжал крепче руль и набавил скорости.
Выжимал я из движка всё, что можно, и даже больше, но когда подъехал к воротам кладбища, было уже без семи двенадцать.
И ворота, и калитка были заперты, я посигналил, но никто не подошёл. Пришлось — старость, не радость, — перебираться через забор. Куда деваться, перевалил. И даже штаны не порвал.
Пробегая мимо сторожки, понял, почему охранник не вышёл. Он не мог. Его расстреляли. Просто-напросто расстреляли. Видимо, среагировал бедняга на лай собаки, выглянул и, слова не успев сказать, получил три раза по девять. Так и остался лежать у крыльца с неестественно подогнутой ногой.
И дворнягу его тоже убили. Она лежала в конце кровавой полосы дальше по главной аллее. Похоже, ползла за ворогом до тех пор, пока окончательно не истекла кровью.
«Хорошая смерть, — подумал я, оббегая доблестную псину. — Если, конечно, прилагательное „хорошая“ вообще можно приставить к существительному „смерть“».
Вокруг было тихо, как и должно быть ночью в таком месте. Даже птицы не трещали. Только местные тополя, корявые и неухоженные, дружно шумели на ветру. А ветер усиливался. Небо затягивало тучами, и луна все реже высвечивала своим неверным светом скорбные холмы погоста. В воздухе всё явственней пахло грозой.
Я бежал по главной аллее, вертел головой и пытался высмотреть среди деревьев, оград и крестов тех, кого должен был остановить. Добрался до самого конца — до заваленного мусором забора, но так никого и не обнаружил. Глянул на часы. До полуночи оставалось четыре минуты. Впору было отчаяться.
Кому угодно, только не дракону.
Понимая, что бессистемно тыкаться по боковым аллеям не имеет смысла, я развернулся и побежал назад. Добравшись до центральной развилки, остановился, замер и превратился в слух.
И, слава Силе, услышал.
Откуда-то с юга-востока доносился тихий, ни на что не похожий звук. И я пошёл на него, как жертва вампира на Зов. Точнее — побежал.
Прошло не меньше минуты, прежде чем звук перестал быть единым и рассыпался на составляющие. Послышались жутковатое подвывание, уханье и скрежет. Я не сразу, но всё-таки догадался, что это магнитофонная запись. А потом — и что это за запись. Антонов-Демон подошёл к организации действа не без изуверской выдумки: записал органную мессу задом наперёд.
Когда я их увидел, до полуночи оставалось меньше минуты.
Они расположились на одной из старых могил, украсив её зажжёнными свечами. Свечей было много, не меньше двух десятков. Даже тогда, когда луна скрывалась в тучах, дрожащие на ветру огни позволяли видеть сцену жутковатого действа.
Обнажённая Антонина лежала на гранитной плите, прижимая к себе правой рукой мирно спящего ребёнка. В левой её руке сверкала серебряная чаша. Та самая Чаша, которую я подвязался найти. Чаша братьев кипячённой росы.
Антонов-Демон, обряжённый в балахон из какой-то чёрный материи с отливом, стоял в ногах у подруги. В правой руке он держал ритуальный нож, а в левой (ну, конечно же, в левой, в какой же ещё) — перевёрнутый крест.
Чёрная месса подходило к своему завершению. Магнитофонная какофония умерла на невообразимо-высокой ноте, и порыв ветра донёс до меня голос. Демон громко, чётко и монотонно выговаривал последние перед жертвоприношением словеса:
— …Ахадон, Вай, Воо, Эйе…
Ни Антонина, ни сам Демон не услышали, как я приближаюсь: то ли были настолько увлечены процессом, то ли шум начавшегося дождя надёжно скрыл звук моих шагов. Я встал за три ограды от них возле куста багульника и вырвал кольт из кобуры.
А тот, кто собирался стать иным столь диким образом, уже заканчивал своё воззвание:
— …Эксе, Ам, Эль, Ши, Хау…
В какой-то миг небо озарила вспышка молнии. «Может, Небеса с ним разберутся сами?» — подумал я с надеждой.
Но у Небес были более насущные дела.
Убрав с лица пряди слипшихся от пота волос, я поднял пистолет и прицелился. А когда Демон, откинув в сторону крест, занёс нож над ребёнком, снизил пафос мероприятия громким возгласом:
— Даже не думай, придурок!
Антонина вскрикнула, а Демон обернулся. Узнав меня, на мгновение оцепенел, а затем полез свободной рукой под балахон.
Я не дал ему ни единого шанса. Я не позволил ему выхватить пистолет. Я выстрелил раньше.
Крикнул:
— Делай что хочешь, только не здесь!
И плавно нажал на спусковой крючок.
Раскат грома заглушил звук выстрела, но это меня не огорчило. Достаточно было того, что увидел: моя пуля снесла Демону кусок черепа, и несостоявшийся иной, повалившись спиной на острые прутья ограды, ответил за «козла».
Наступила полночь. Ожидаемого прорыва инферно не случилось. Всё было кончено.
Но не совсем.
Обезумевшая Антонина, перестав изображать из себя сатанинский алтарь, вскочила и отбежала к ограде. Ребёнка, который от шума проснулся и теперь истошно орал, она продолжала прижимать к груди. Я испугался, что уронит. Хорошо если на землю, но если на штыри ограды — крышка.
