– Смотри, дооткладываешься. Явишься, а она уже выросла… Ты не знаешь, взрослые нимфы – они какие? Она как-то изменится?
– Не знаю. Спроси у вашего придворного мага, может он знает. А вообще… сам увидишь. Толком этого никто не знает. Такие случаи, как у вас с ней, уникальны.
– Почему? Разве нимфы настолько редки?
– Нет, я не о том. Нимфы не настолько редки, редко бывает, чтобы у них так счастливо складывалась жизнь. А нимфы – существа хрупкие, и от несчастливой любви погибают. Обычно это случается, как только нимфа созреет. Так что смотри, береги ее. Ты ее правда любишь?
– Ты сомневаешься?
– И ты на ней действительно женишься?
– Неужели ты полагаешь, я всех вокруг обманываю? Конечно, женюсь. Я только этого и жду.
– А что тебе скажет по этому поводу твой кузен?
– Он одобряет, – кратко ответил Элмар и в очередной раз приложился к кувшину. Кантор недоверчиво посмотрел на него и уточнил:
– Он тебе сам сказал, что одобряет, или это тебе кажется?
– Ты зря так плохо о нем думаешь. Он… сразу после того, что было, он просто не смог бы сказать что-то против. А теперь он уже привык… и убедился, что мы действительно счастливы вместе.
– После чего? После золотой паутины?
– Нет… – вздохнул Элмар и, осторожно приподняв спящую Ольгу, отложил ее чуть в сторонку. – Раньше… Извини, я не настолько пьян, чтобы об этом рассказывать.
– Тогда расскажи, как вы с ней познакомились.
– Как познакомились… Мы с соратниками отбили ее у каких-то обнаглевших охотников. Собственно, там и битвы, как таковой, не было, с кем там сражаться – захолустный барон со своей челядью… Валента выпустила две стрелы, а я едва успел один раз махнуть мечом, как они тут же прыснули кто куда. Кстати, именно с тех пор и пошло поверье, что у того, кто обидит нимфу, мужское достояние отвалится. Шанкар, вообще-то, был человек мирный и беззлобный, но если его как следует рассердить, то такие заковыристые проклятия выдавал… а тогда он и в самом деле рассердился. Хихикаешь? Вот так и возникают легенды… Тогда я и увидел ее в первый раз – испуганную, заплаканную, с какой-то детской обидой в глазах. Я посадил ее к себе в седло, и она прижалась ко мне, как ребенок. И я почувствовал ее сквозь доспехи.
Потом… Этель спросила, что она делала одна посреди леса и куда ее отвезти. Она сказала, что отстала от цирка и попросила помочь ей догнать своих. Мы, конечно, помогли, кто же откажет девушке, попавшей в беду. Этот несчастный цирк мы догнали в тот же день, они там все очень обрадовались, благодарили нас и даже устроили небольшую попойку по этому поводу. А ночью она пришла ко мне. Я, идиот, еще отказываться пытался. Думал, это она меня таким образом отблагодарить хочет… а разве подобает герою за такие вещи принимать плату, да еще натурой? Чего ты смеешься, действительно недостойно. Я начал об этом говорить, само собой, не очень внятно, потому как мне было неловко и, если честно, очень трудно было отказаться. А она закрыла мне рот ладошкой и сказала: «Это не благодарность. Это нужно мне. Ты мне нужен. Иначе я могу потерять Силу.» Я и не стал спорить. Ты когда-нибудь имел дело с нимфой? Значит ты понимаешь. Наутро я проснулся уже по уши влюбленным, и мне не хотелось никуда уезжать. Но что было делать? У нее цирк… а у меня подвиги… Так и расстались. Я рассказал ей, где я живу, и она пообещала как-нибудь меня навестить. Ну, и навестила… потом…
Он замолчал и старательно допил очередной кувшин.
– А дальше? – спросил Кантор.
– Дальше?.. – Элмар рассеяно оглянулся, потянулся к Ольгиному портсигару, который валялся поодаль, и чуть не свалился, потеряв равновесие. Однако набрались же вы, ваше высочество…
– Элмар, – осторожно заметил Кантор, наблюдая, как он ломает спички, пытаясь прикурить. – Ты забыл, что ты не куришь, или решил разнообразить круг своих увлечений?
– А почему ты решил, что я не курю? – проворчал Элмар, неловко затянулся и поднял на него совершенно пьяные мутные глаза.
– Наверное, я ошибся, – не стал спорить Кантор. – Так все-таки, что там было дальше? Или ты все еще недостаточно пьян, чтобы рассказывать?
Элмар уставился куда-то вдаль, покрепче уперся ладонью в пол, чтобы не упасть, и долго молчал, пока последняя затяжка не обожгла ему пальцы. Потом бросил окурок в пустой кубок, поднял глаза и заговорил, не отводя взгляда.
… Скажи, мистралиец, знаешь ли ты, что такое отчаяние? Ты скупо пожимаешь плечами и отводишь глаза, и я вижу, что ты перебираешь в памяти свою жизнь в поисках подходящего примера. Ты молчишь, но я представляю себе, что сейчас проходит перед твоим опущенным взором. Тюремная решетка, колючая проволока исправительных лагерей, возможно, даже мрачные стены подвалов – все, чем так славится твоя родина. Так вот, ты не прав. Все это не полностью безвыходно. Оттуда можно убежать, и ты живое тому доказательство. А если нельзя убежать, можно, по крайней мере, умереть. А я о другом. Совсем о другом…
Простите, принц, говорит тебе лучший маг королевства, и разводит руками. Мы сделали все, что можно. И говорит что-то непонятное о функциях спинного мозга, нервных волокнах и прочих медицинских тонкостях. Больше ничего нельзя поделать. Вам остается только смириться. И консилиум из десяти лучших мистиков королевства тоже разводит руками, кивая вразнобой. Дескать, простите, принц…
И ты осознаешь, что это навсегда. Что отныне ты обречен на всю оставшуюся жизнь быть живым только наполовину. На верхнюю. До пояса.
Ты сидишь, окаменев от этого осознания, и не можешь произнести ни слова, и молча смотришь, как почтенные мэтры чинно покидают твою комнату. И как кузен Шеллар отворачивается к окну, вдруг напряженно о чем-то задумавшись… И жгучая обида на весь белый свет закипает в тебе и вдруг взрывается позорной истерикой, недостойной принца и воина. Ты плачешь, ругаешься, бьешь кулаком по постели, к которой ты отныне прикован, и кричишь, что это несправедливо, что ты не хочешь так, и что лучше бы ты умер сразу.
Шеллар молча стоит, отвернувшись к окну, слушает твои вопли и ждет. Молча ждет, пока ты успокоишься и сам поймешь, насколько нелепо выглядит рыдающий герой. Потом негромко говорит: Элмар, будь мужчиной. Жизнь не кончена. Просто теперь ты будешь жить немного по-другому. Все не так страшно. Бывает и хуже. По крайней мере, тебе не нужно добывать себе на жизнь у ступеней храмов, как многим таким, как ты.
Ему не понять. Для него это, может быть, и не было бы так страшно. Окажись он на твоем месте, он бы вполне мог и дальше управлять страной, не покидая кресла в своем кабинете. Его гениальная башка всегда с ним, а больше ему ничего и не нужно. А для тебя это смерть. Даже хуже, чем смерть.
