— Он — гад, но живой человек. Мы его накажем и справедливость восстановим, но не будем мучить беззащитного — он ведь беззащитен сейчас, Дамьен. Помнишь Валиена, Сэдрик? А ведь они вообще все так же абсолютно беззащитны — те, кто в тюрьме сидит, виновные и невинные. С ними можно делать что угодно — пытать, казнить… Право сильного? Убить и поизмываться перед смертью? Или, в нашем случае, сослать и поизмываться перед ссылкой?
И никто больше не возразил.
— Хочешь это особо отметить? — спросил Алвин. — Кроме милости к сосланным из-за недоимок?
— Было бы отлично, — сказал Эральд. — Знаешь, я ведь понимаю, что всё равно будет. Что адом всё пропиталось, злобы кругом предостаточно, людей так и тянет отомстить за все беды тому одному, который попался… но, если отметить особо, если подчеркнуть в манифесте, сделать законом — может, хоть кого-нибудь спасём, братишка?
Алвин придвинул к постели столик с бумагой и подсвечником и принялся делать пометки на листе с манифестом. Сэдрик вздохнул:
— Ну да, государь, всё верно… но ты всё равно — немного слишком. Когда ты так — мне почему-то делается страшно за тебя.
— Сегодня коронация, — сказал Эральд. — Все присягнут — и мы перестанем "ходить опасно". Алвин, что мне надо делать?
— Тебя придут одевать, когда часы на ратуше пробьют восемь, — сказал Алвин. — Свита Хуга придёт в девять. А пока — молиться, наверное.
— Я в храме Розы помолюсь, — сказал Эральд. — Лучше расскажи мне про банк Урстена. Ещё рано, зачем зря время терять.
Алвин стал рассказывать о финансовой системе Святой Земли и всего Севера, а Эральд слушал, пытался разобраться и с непривычки путался в понятиях и сложных взаимодействиях между банками и королевскими дворами. Думал, что об этом непременно надо будет говорить и говорить много раз, пока положение финансовых дел не станет привычным и очевидным.
Ещё думал о прогрессе и пытках.
О том, что с чертежом атомной электростанции в любом случае никогда ничего не выйдет, да и с большинством более простых вещей, скорее всего, не выйдет. И даже не потому, что инженер из Эральда абсолютно никакой. Скорее, потому что нужда в вещах приходит со временем, а с нуждой появляются и изобретатели — и то, что не вовремя свалилось в гармоничный мир, смотрится забавным курьёзом, как этот несчастный роллер или фонарик. Может, и можно будет поговорить о каких-нибудь жизненных удобствах — но только ради собственного комфорта: Святая Земля не совершит рывка в научно-техническом прогрессе, в лучшем случае — появится какая-нибудь занятная мода.
Но, возможно, удастся чуточку сдвинуть отношение людей к самим себе. В сущности, это и есть прогресс… и в этом смысле между Святой Землёй и той Землёй, где Эральд вырос, разницы гораздо меньше, чем можно подумать. Разве что — тут удивляются, а там придумывают рациональные объяснения чему угодно.
А обычные люди чудовищно, нестерпимо беззащитны. Везде.
И если у короля и есть какой-то особый долг — так это попытаться защитить хоть кого-то.
* * *
Раньше Хуга пришла Джинера. Увидела — и улыбнулась.
— Вы великолепны, государь! — и присела в реверансе. — Я ведь не видела тебя в достойном костюме, ты был одет, как наёмник из дальних стран… и вот я сражена, поражена и очарована.
— Ты ехидничаешь, а не очарована, — сказал Эральд убеждённо.
— Тебе идёт белый цвет. Подтвердите же, мессиры!
— Ага, — тут же отозвался Сэдрик. — Чистый вестник Божий.
— Чистый — это точно, — подтвердил Эральд. — Я на некоторое время становлюсь похожим на человека, если меня отмыть, факт. Между прочим, ты тоже, барон Сэдрик. Кружева поправь.
— Непривычно, — Сэдрик дёрнул себя за пышный воротник.
— Вылитые деревенские мужики во дворце! — хохотнул Алвин и резко оборвал смех: в зал вошли святые наставники.
Наставник Олеф вёл Хуга под руку. Хуг, в белом бархатном балахоне, с драгоценным Божьим глазом, горящим сапфировым зрачком, не на цепи даже, на целом ожерелье, с золотыми звёздами, розами и какими-то тайными знаками, выглядел совсем невесомым, и вовсе не торжественным, а очень старым и очень сокрушённым.
Эральд подошёл, а Хуг, как в монастыре, тронул сухими пальцами его щёку.
— Благой государь, — прошептал он, — милое дитя моё… не чаял видеть тебя живым — и не ждал, что обратишься ко мне, окаянному. Ведь взялся решать за судьбу, решать за небеса, решать за тебя в гордыне своей, и, грешник великий, ведь поддался на адские посулы и обман… — и Эральд с жалостью и ужасом понял, что Хуг плачет. Не прослезился от умиления, а по-настоящему плачет, ему плохо.
— Отец Хуг, — сказал Эральд, взяв его руку, — ад может обмануть кого угодно, даже святого. Не казните себя, пожалуйста. В вас ведь верят, вас любят — и я в вас верю. Сейчас ад больше не застит глаза — теперь всё будет хорошо. Не надо так огорчаться…
— Белое дитя, — скорбно сказал Хуг, — надлежало бы тебе поискать достойнее меня — а мне бы удалиться в скит и отмаливать в слезах тяжкие грехи мои…
Эральд покачал головой.
— Отец Хуг, ну что же вы… На вас ведь надеются, верят в вас… нет, я понимаю, что ваша собственная душа и ваша совесть вам важнее, чем какие-то мирские дела, но ведь нам же надо как-то очистить Святую Землю от адских козней! Помогите мне, пожалуйста…
Хуг взглянул Эральду в лицо.
— Ох, и снова ты мне напоминаешь о пастырском долге… ад сильно смутил меня, его ростки — в моей душе, и тяжело отличить зло от блага… Какой я духовник тебе, белое дитя?
— Господи, отец Хуг, да прекрасный! Замечательный вы духовник, ну что вы себя мучаете?! Стоп. А может, вы просто не хотите со мной связываться? Отец Хуг, если вы считаете, что я не достоин или не могу быть королём, то я, конечно, не стану вас заставлять…
Хуг встрепенулся, и его глаза вспыхнули. Он мягко отстранил руку Эральда, выпрямился, насколько сумел, коснулся Божьего глаза и вскинул ладонь в благословляющем жесте:
— Воззри, Господи, на отмеченного кровью, и милосердием, и судьбой, и даром сына Твоего! Ныне получает венец владык земных…
Дорогой Творец, спасибо, подумал Эральд. Просто — большое-пребольшое Тебе спасибо, Ты, кажется, до него докричался. Или мы вместе, если это не слишком самонадеянно звучит.
Толстячок Кайл дрожащими руками протянул Алвину ларец из светло-янтарного дерева, в тонкой-тонкой золотой инкрустации, в этакой сияющей паутинке. Алвин повернул ларец к Эральду и открыл.
В ларце, на небесно-голубом бархате, лежал Венец Владык Святой Земли. Эральд видел его впервые.
Он представлял себе нечто вроде короны Российской Империи, в бриллиантовом огне, ослепительное и помпезное, но Венец оказался гладким золотым обручем, по которому вился сложный орнамент из мистических роз. Один-единственный камень украшал этот обруч, и названия этого камня Эральд не знал: гладкий, ясно и холодно голубой, как зимнее небо. Камень казался непрозрачным, но в нём была странная глубина — и в этой глубине ходили заревые отсветы, золотистые и розоватые, вроде солнечных отсветов на облаках.
