Парс сглотнул и молча поклонился.
Малая хорасанская дорога,
полдень
Тряска замедлилась, носилки закачало, Шади истошно заорала — подстрелили, подстрелили верблюда! Паланкин повело в сторону, она завизжала, прижимая к себе плачущего навзрыд мальчика.
Погонщик орал что-то невообразимое. Удар о землю сотряс все внутренности, щелкнули зубы. Пытаясь выпутаться из занавесок, Шади увидела сквозь ткань силуэт мужчины — верблюжатник бестолково метался вокруг. Свистнуло, из горла тени проросла стрела.
Визгнув, Шади рванула занавески в сторону, прижала к себе ребенка и выглянула — кругом стояла сплошная пыль, ничего не видно.
Сжавшись, она сглотнула.
Мальчик замолчал, только смотрел на нее — преданно так, цепляясь ручками и ножками, как ручная обезьянка. Молча так смотрел, серьезно.
— Раз. Два. Три, — скомандовала она себе.
Всхлипнула. Сжала зубы. И рванула с места — туда, где должно было проходить глубокое русло давно отрытого, но еще не заполненного водой канала. Кусты, она спрячется в кустах на склонах.
Из пыли на нее вынесся конь.
— Девка! Вон она!
Шади метнулась в сторону, копье свистнуло под ноги, она запнулась о древко, с криком покатилась, сжимая в объятиях цепкое теплое тельце.
Всхлипывая и молясь, она пыталась подняться. Слитный топот копыт и страшный, заливистый вой ворвался в уши. Ее вздернули за ворот платья:
— Сестренка!
Джунгарское лицо в разводах пыли и пота нагнулось ближе. Шади помотала головой, обессиленно пошатнувшись.
— Где Юмагас? — крикнуло лицо.
— Там, — она кивнула в сторону пыли, поглаживая, поглаживая Мусе спину.
Мимо проносились кони. А она все шла, шла сквозь пыль, поглаживая детскую спинку. Тихо-тихо-тихо-тихо, а тихо-тихо-тихо-тихо…
Из пыли на нее вышел большой серый кот. Тот самый, что в хариме жил. И мягко сказал в неожиданной тишине — бой шел далеко впереди:
— Омид, твой долг выплачен.
— А… госпожа? — выдавила она — получилось хрипло и гнусаво из-за соплей.
Кот молча покачал головой.
Шади села прямо на дорогу и безутешно завыла. Муса завсхлипывал и уткнулся ей в грудь.
Потом, конечно, к ней подъехали — большая толпа. Во главе — огромный старый воин. Как все они, с чубом, но не в стеганке, как Элбег, а в расшитом золотом кафтане. Сошел с коня, поклонился и тихо сказал:
— Не плачь, о девушка. Дочка моя сейчас на небесах, на нас смотрит и радуется. А ты не плачь.
И отвернулся, вытирая глаз.
— Соринка залетела, — пробормотал потом.
— Внука деду отдай, — мягко подсказал кот.
Шади попыталась отцепить от себя Мусу, но не тут-то было.
Здоровенный джунгар потоптался и неловко похлопал ее по плечу.
— Джарир, князь Полдореа велел молчать насчет ребенка, — сказал джинн. — В степь увезти и молчать. А ему ничего не сообщать — чтобы новый владелец не вызнал. Князь Полдореа не может лгать в ответ на прямой вопрос, как ты понимаешь. Поэтому должен иметь возможность честно ответить: ничего, мол, не знаю.
— Повелитель знал, что делал, — заметил с высоты седла Элбег. — Не бойся, Хафс. Парсы и новый халиф ничего не узнают.
Шади осторожно набросили на плечи шаль и почтительно повели к носилкам.
— Хатун, хатун… — говорили раскосые желтолицые люди.
— Не растрясите мою приемную дочь, — строго кивнул погонщикам огромный джунгар.
Шади вздрогнула. И снова расплакалась.
— Мое настоящее имя — Омид, — всхлипывая, сказала она воинам.
Те торжественно склоняли головы и приветствовали на ханьский манер, сцепляя перед грудью руки: Омид-хатун, Омид-хатун.
А она все плакала. Хотя, плача и глядя на огромное, заволоченное пылью солнце, Омид понимала: всё. Всё плохое кончилось. И теперь никто, ни одна живая душа не в силах отнять у нее этого маленького мальчика и прилагающееся к нему огромное счастье. Ахура-Мазда снизошел к ее молитвам и благословил судьбу Омид из Фейсалы, сироты, оставшейся без родителей в возрасте девяти лет, проданной за долги семьей дяди, названной Шади новыми хозяевами. Омид выплатила свой долг, вернула имя и будет счастлива. Теперь и навсегда.
Баб-аз-Захаб,
две недели спустя
За ставнями занималось яркое утро.
По садовым дорожкам шаркало множество ног — с высоты альминаров дворцовой масджид неслись крики муаззинов. Рассветная молитва. Пятница. Проповедь самого халифа. Слуги, гулямы, приказчики, разносчики — все тянулись к огромной площади перед новой мечетью.
Садун ибн Айяш поморщился — ему никогда не нравились эти завывания, особенно на рассвете. Можно подумать, нельзя созвать верующих на молитву как-то более прилично. Колоколом, к примеру. Вопли муаззина всегда его будили. От них бросало в пот.
Впрочем, сейчас призыв к рассветной молитве застал старого лекаря отнюдь не в постели.
Садун аккуратно отложил в сторону калам. Подул на высыхающие чернила. Его труд был окончен.
Признание Садуна ибн Айяша. Полное. Безоговорочное. С перечислением всех имен, событий, переданных и полученных сумм денег.
— Почему ты не хочешь бежать? — мрачно спросил полосатый кот.
Знакомый джинн предупредил вовремя. Сегодня перед рассветной молитвой вазир барида Иса ибн Махан совершит гениальный, поражающий своей смелостью шахматный ход — падет на колени перед халифом и признается во всех злодеяниях.
А Исе ибн Махану есть в чем сознаваться. Например, в том, как он брал деньги от госпожи Мараджил. Как подбивал несчастного, безумного аль-Амина на непоправимые деяния. Как с ним, Садуном ибн Айяшем, сговаривался убить не только халифа, но и его жену с наследником. А уж то, как Садуну удалось упрятать в яму нерегиля, и подавно известно вазиру барида. Все вскроется, все тайны и секреты выйдут наружу, под яркий свет халифского гнева…
Ибо Абдаллах аль-Мамун свято верил, что ужасы резни в хариме и убийство аль-Амина — страшные случайности, дело рук распоясавшейся парсийской солдатни, опьяневшей от крови. Он уже сослал в Ракку молодого Тахира ибн аль-Хусайна, предварительно устроив тому страшный разгон в Зале Приемов. Молодой полководец смиренно принял на себя всю вину и удалился в Ракку, с трудом увозя награбленное и надаренное.
И вот теперь покаяние Исы ибн Махана должно раскрыть глаза халифа на свет истины.
Садун сложил рукопись на ковер, поднялся и отнес к стене столик для письма. Потом вернулся и принялся неторопливо сворачивать бумагу в свиток.
— Отнесешь это к ступеням масджид, о Илшарах, — тихо сказал он джинну.
