– Тогда хватит вести себя с нами так, будто мы стадо баранов, а ты наш пастух, который помахивает своей палкой, чтобы мы, такие все из себя беспомощные и безмозглые, не сошли, не дай Бог, с дороги и не угодили бы в яму с зыбучим песком. Ты весь как бы в себе. Пришло, наверное, время раскрыться. Если нам суждено умереть в этом городе или в поезде, я хочу умереть, зная, что я был не просто какой-нибудь пешкой в твоей игре.
Роланд почувствовал жар – это кровь прилила к лицу, – но он никогда себя не обманывал. Он психанул сейчас не потому, что Эдди составил о нем не то мнение. Наоборот. Его просто взбесило, что Эдди увидел его насквозь. «Становление» Эдди происходило у Роланда на глазах: бывший Узник сумел вырваться из своей тюрьмы и оставил ее далеко позади, – как и Сюзанна, ибо по-своему она тоже была несвободной, – стрелок следил за его продвижением и гордился им, но все – таки сердце его не сумело принять до конца то, о чем говорил с очевидностью разум. Сердце его принимало их всех как существ абсолютно другой породы – низших существ.
Роланд сделал глубокий вдох:
– Стрелок, если можешь, даруй мне прощение.
Эдди кивнул.
– Как я понимаю, у нас впереди еще тот геморрой… я уже это предчувствую, и мне страшно. Но это не твой геморрой, это наш геморрой. О'кей?
– Да.
– Как ты думаешь, нам там действительно туго придется, в городе?
– Не знаю. Я знаю только одно: нам придется за Джейком приглядывать и защитить его, если что, потому что тетушка Талита сказала, что они все захотят его заполучить. Отчасти все зависит от того, сколько времени мы проищем поезд. Но гораздо важнее – что будет потом, когда мы его найдем. Будь у нас еще два человека, мы могли бы дать каждому по револьверу и окружить его, Джейка, со всех четырех сторон. Но поскольку нас слишком мало, придется идти гуськом. Сначала – я, потом – Джейк с коляской Сюзанны, а ты пойдешь сзади.
– И все-таки, Роланд, что нас там может ждать? Попробуй хотя бы предположить.
– Не могу.
– А мне кажется, можешь. Ладно, города ты не знаешь, но ты зато знаешь людей в своем мире и знаешь, что от них можно ждать – теперь, когда все здесь пошло черти как. Ну так как?
Роланд задумался, глядя в ту сторону, где наяривали барабаны.
– Может быть, все обойдется. Насколько я понял, у них не так много осталось бойцов, а те, кто остались, стары и деморализованы. Вполне может так получиться, что ты был прав и кое-кто даже предложит нам помощь, как это сделал ка-тет Речного Перекрестка. А может быть, мы вообще никого не увидим… они нас увидят, увидят, что мы при оружии, и решат, что лучше им спрятаться от греха подальше и дать нам спокойно пройти. Но даже если такой вариант не пройдет, я очень надеюсь, что они разбегутся, как крысы, когда мы пристрелим кого-нибудь, а еще лучше – парочку.
– А если они решат драться?
Роланд мрачно усмехнулся:
– Тогда, Эдди, всем нам придется вспомнить лица своих отцов.
Глаза Эдди блеснули во тьме, и он снова напомнил Роланду Катберта – его старого друга Катберта, который однажды сказал, что он ни за что не поверит в приведений, пока не попробует одного на зуб, – Катберта, с которым однажды они разбросали под виселицей хлебные крошки.
– Я, надеюсь, ответил на все вопросы?
– Нет… но на этот раз ты, по-моему, был со мной честен.
– Тогда, Эдди, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Эдди повернулся и пошел прочь. Роланд стоял и смотрел ему вслед. Теперь он его слышал, когда прислушивался… но все равно еле-еле. Он сам направился было в лагерь, но потом передумал и пошел в темноту – в направлении Лада.
Он, Джейк, из тех, кого старая женщина называла младами. Она сказала, что все они захотят его заполучить.
Вы мне не дадите упасть в этот раз?
Нет. Теперь – никогда.
Но он знал одну вещь, о которой не знали другие. Быть может, теперь, после этого разговора с Эдди, он скажет им… обязательно скажет, но все-таки чуть попозже.
На древнем наречии, которое в мире стрелка было когда-то как универсальный язык, большинство слов, в том числе ка и кхеф, имело множество значений. Но слово чар – кстати, Чарли Чу-Чу начинается с той же буквы – только одно.
Чар означало смерть.
1
Три дня спустя они набрели на разбившийся аэроплан.
Джейк первым увидел его – вспышку яркого света в сиянии позднего утра на расстоянии примерно миль в десять, как будто зеркальце лежало в траве. Когда путешественники подошли поближе, они смогли явственно разглядеть очертания темной штуковины, что примостилась у самого края Великого Тракта.
– Похоже на мертвую птицу, – заметил Роланд. – Большую птицу.
А еще час спустя они молча встали у края дороги, глядя на древний остов самолета. На прогнившем фюзеляже гордо восседали три жирных вороны. Они нахально уставились на незваных гостей. Подобрав камень с дороги, Джейк запустил им в птиц. Те с негодующим карканьем взвились в воздух.
Одно крыло отломилось во время падения и валялось теперь ярдах в тридцати от почерневшего корпуса, точно трамплин для прыжков в воду среди зеленой травы. В остальном же аэроплан почти и не пострадал. Только стекло фонаря кабины треснуло в том месте, куда ударилась голова пилота. Там осталось большое пятно тускло-ржавого цвета.
Ыш обежал аэроплан, обнюхал ржавые лопасти пропеллера и поспешно вернулся к Джейку.
Человек в кабине, одетый в дутый кожаный комбинезон и шлем с шипом на макушке, давно превратился в иссохшую мумию, готовую рассыпаться в пыль при малейшем прикосновении. Губ у него уже не было – зубы его обнажились в последней гримасе отчаяния. От пальцев, когда-то толстых, как сосиски, остались теперь лишь кости, обтянутые желтой кожей – мертвые кости, вцепившиеся в штурвал. Ударившись головой о фонарь, пилот раскроил себе череп, и Роланд догадался, что зеленовато-серые разводы, покрывавшие левую часть лица – это все, что осталось от мозга. Голова мертвеца была запрокинута к небу, как будто он до последнего не сомневался, что сможет снова подняться ввысь. Сохранившееся крыло все еще простиралось над буйно разросшейся травой. На нем красовалась выцветшая эмблема: кулак с зажатой в нем молнией.
– Похоже, тетушка Талита ошиблась, а старик-альбинос был прав, – в голосе Сюзанны явственно слышался благоговейный трепет. – Это, наверное, Дэвид Шустрый, тот самый незаконнорожденный принц. Посмотри, Роланд, какой он здоровый… им, наверное, пришлось его жиром смазать, чтоб запихнуть в эту кабинку!
Роланд кивнул. Жара и годы потрудились на славу: от человека внутри механической птицы остался всего лишь скелет, обтянутый высохшей кожей, – но до сих пор еще было видно, какими широкими были когда-то плечи у этого человека, а изуродованная его голова поражала своими размерами.
