Казалось бы, пустяк, а ведь именно с этого начались безумные деяния проснувшегося Кюлькаса.
Уника подошла к дереву, погладила грубую, иссеченную временем кору.
Как давно она была здесь в последний раз! Целую жизнь назад…
Воды у Ромара с Уникой оставались сущие крохи, но всю же Уника откупорила фляжку и осторожно отлив на ладонь несколько капель, брызнула на ствол.
Скрипучий стон раздался в ответ. Морщинистая громада дерева раскололась, выпустив на свет своего обитателя. Корявая фигура, словно вытесанная из тронутой гнилью древесины, взлохмаченные лубяные волосы и горящие безумным углем глаза. Ничей взгляд не мог бы узнать в этом страшилище бывшую красавицу Саллу. И все же это была она.
Двухлетняя засуха покалечила старую иву, и разве что зоркий слепец Матхи мог бы сказать, что стало с истиной сутью древяницы в верхнем мире: жива она или убита тупой мощью Кюлькаса, а ведь от этого зависит, сможет ли ее тень вернуть себе прежний облик, или ей предстоит долго гнить, а потом блуждать над землей бесплотным духом, не способным воплотиться в новое дерево.
Но как бы то ни было, сейчас древяница никого не узнавала и, ведомая долгой мукой, тупо шла, выставив занозистые пальцы, метя в глаза бывшей подруге. Уника отшатнулась, закричала. Что угодно ждала она, но только не этого. Взбесившаяся природа шла на нее, грозя смертью. Древяницы никогда ни на кого не нападали, и потому никто не знал, как от них можно оборониться.
Споткнувшись о корень, Уника упала и в этот момент между ней и страшной неузнаваемой Саллой возник Ромар.
– Уходи! – крикнул он, шагнув навстречу древянице..
Салла, шипя словно рассерженный камышовый кот, прыгнула вперед, впилась в грудь Ромара, но старик не остановился, а сделал второй и третий шаг, оттесняя древяницу к иве.
– Уходи! – снова закричал он, и на этот раз Уника поняла, что Ромар кричит не древянице, которая все равно не разбирает слов, а ей. Уника отползла в сторону, не отводя глаз от сцепившихся противников.
Салла уже висела на Ромаре, терзая его одеревенелыми когтями. Ей нельзя было повредить простой силой, да и не было такой силы у двух измученных путников, а магии в эту минуту древяница не боялась вовсе, и окажись рядом хоть сам неуязвимый Кюлькас, она и на него кинулась бы, терзая каменную чешую колючками коготков.
Непослушными пальцами Уника путалась в узлах веревки, которой была затянута сума. Достать нож, и тогда она сможет помочь Ромару. Ну почему мешок завязан?.. Никогда больше не стану затягивать узел на нем…
Ромар дошагал к дереву, но не остановился, словно грудью хотел своротить наклоненный ствол. Всем телом старый колдун ударил о дерево его взбесившуюся хозяйку. Ствол раскрылся и с тем же тягучим скрипом, которого никогда прежде не бывало, поглотил обоих противников.
– Не надо!.. – закричала Уника. – Ромар, не надо!..
Тихо было вокруг и пустынно.
Уника достала наконец нож, замахнувшись бросилась к дереву:
– Выходи!
Молчание, тишина. Даже вялые листья не шелохнутся на тонких плакучих ветвях.
Уника выхватила флягу, щедро плеснула водой.
– Выходи, слышишь?!
Никакого ответа.
Смирившись, Уника отошла на несколько шагов, присела на пятки.
Страшно было, как никогда прежде. Вдруг вспомнились слова Ромара: «Мы все сделали, что могли. Тебе осталось делать невозможное.» Тогда учитель еще сказал, что она больше не человек, она рука, которая должна нанести удар чудовищу. Кто знает, может быть так и должно быть? Ромар подошел к врагу на расстояние вытянутой руки и подходить ближе не требуется. Дальше двинется рука с зажатым ножом. Знал бы кто нибудь, как страшно быть просто рукой!..
Стараясь ни о чем не думать, Уника отошла от расколотой ивы, подняла мешок и сумку. Перебрала немногие оставшиеся вещи. Какая-то одежда, инструмент… Все это больше ей не потребуется. Сумка тоже почти пуста.
Трещотка осталась и пара орешков. Вот и славно, легче будет идти. До Горького лимана – пять дней пути, но если идти налегке, то можно уложиться быстрее. Уника провела рукой по животу – не получится налегке… этот груз нигде не оставишь. Уложила в сумку флягу и нож, мешок с ненужными вещами пристроила среди корней ивы и, не оглядываясь, пошла в гору.
Все-таки она не утерпела, заглянула по дороге в селение. Без малого за год оставленные без присмотра дома пришли в упадок, хотя ни один еще не обвалился. С чего им рушиться, в такую сушь? Внутри все было разорено, переломано. Укрытые запасы диатриты сумели раскопать и стравить за долгую зиму, Унике ничего найти не удалось. К тому же, все дома были страшно загажены. Засохший кал валялся на полу, в очагах, на постелях.
Удивительно, почему дикарь все, что не может понять, стремится превратить в отхожее место?
Чувство омерзения было так сильно, что Уника ушла из селения, не задержавшись ни на одну лишнюю минуту. Путь предстоял длинный, но простой: берегом бывшей реки до того места, где вправо отходит Истрец, такой же мертвый, как и Великая. А как дойдешь до того места, где приключилось первое большое сражение с диатритами, так идти вдоль старицы, никуда не сворачивая. Истрец сам приведет к Горькому лиману.
Уника достала нож, примостила на ладони, посмотрела, куда укажет острие. Все правильно, и нож туда же показывает… Значит, туда и идти.
Главное, не думать, что случится, когда дойдешь. Рука не рассуждает, она бьет.
Уника уложила нефрит на место, кинула в рот орешек, как был, в скорлупе. Глотнула крошечный глоток воды. Теперь целый день не захочется есть, и вода тоже не понадобится. Туда дойти сил хватит. А обратно, верно, идти не придется.
* * *
Четвертые сутки Уника брела по изуродованной пустоши, в которую превратился ее родной край. Реки больше не было, оголодавший Кюлькас закрыл истоки, выпив всю воду. Старые осокори и пирамидальные тополя торчали изломанными вершинами, травы сгорели, небо пыльно выцвело.
Непреклонный Дзар равнодушно взирал с высоты на дела своего брата. Теперь в этих прежде благодатных краях могли бы прожить лишь диатриты со своим птичником, но видно и они боялись проснувшегося чудовища – за три дня Унике не встретилось ничего живого.
К вечеру третьего дня жажда стала нестерпимой, и стариковы орешки уже не могли обмануть ее. Именно тогда Уника обострившимся звериным чутьем почуяла воду.
Когда-то здесь было самое дно реки, глубокий затон, где дремали необъятные сомы, и налимы укрывались среди коряг, бессмысленно взирая на просвечивающий сквозь толщу вод воздушный мир людей. Теперь в яме оставалась лишь небольшая лужа, грязная и дурно пахнущая. Но все же это была вода.
Уника, увязая в сохнущем иле, спустилась вниз, стала на колени и как в былые дни произнесла заклятье Великой Реки: «Да не замутятся твои воды!»
