— Ты был демоном. Много сотен лет… назад. Настоящим. Высшим. Одним из троих Правителей демонского мира и Хозяином огромной человеческой территории. Но тебе было мало того, что у тебя есть. Всегда мало. Тебе нужно было все. Вся власть, вся сила. Ты нашел заклинание, которое, как тебе казалось, дало бы все это. Но ритуал мог провести только ангел. И он его провел. Только ты не обрел силу, а стал ее терять. И потерял все. Даже свою сущность. Стал человеком. Во всех твоих человеческих жизнях мы с ангелом были рядом с тобой. Помогали. Я пытался вернуть тебя прежнего, он — надеялся поднять тебя до ангельского совершенства.
Я развернулся, вошел в спальню, вытащил сундучок из-под кровати, достал из него рубиновый пояс, вернулся в комнату и швырнул украшение Атэру. Тот поймал его на лету.
— Это твое. Было твоим.
Несколько мгновений человек смотрел на красные звенья, потом стиснул их и прижался лицом к сжатым кулакам. Сел на пол. Плечи его затряслись. Смеется или…
Энджи отвернулся. Подошел к окну.
— Я вас ненавижу, — прошептал Атэр сквозь глухие рыдания без слез. — Я ненавижу вас обоих. Вы манипулировали мной. Почему вы не сказали раньше?
— Что бы это изменило?
Он вскинул голову, на лице, уродливо искаженном отчаянием, отпечаталось одно из звеньев пояса.
— Не знаю, Гэл. Все. Человек должен знать правду о себе. Его нельзя водить на веревочке, как слепого козла! Он должен видеть, куда идет! Почему вы не спросили меня?! Чего хочу я?! Что я собираюсь выбрать?! Кем хочу быть?! Что мне нужно?! Вы даже не разговаривали со мной по-человечески. Не спрашивали, что мне нужно в Рэйме. Зачем мне во дворец. Почему мне так дорога Арэлл? Вы были рядом, но я все равно один! Всегда один!
Атэр вскочил, размахнулся и швырнул демоническую реликвию мне под ноги:
— Оставьте меня в покое! Я не хочу вас видеть! Я ничего не хочу!
Он выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Я сделал шаг за ним, но Энджи остановил меня:
— Не надо. Оставь его. Пусть идет. Ему нужно побыть одному.
Я послушался. Все-таки ангелы лучше понимают людей, даже если и ошибаются иногда.
Так было всегда. Стоило Атэру расслабиться хотя бы на минуту, позволить мыслям заметаться в беспорядке, как стае ворон, — начинало казаться, что в голове звучит тихий звон. Словно невидимая клепсидра отсчитывала минуты. Это текло время. Атэр чувствовал его. Оно утекало. Очень быстро. И все меньше его оставалось. На развлечения, удовольствия, получение новых сведений.
Сколько он себя помнил, ему всегда хотелось получить больше, чем было возможно. И было мало того, что есть.
Всегда мало. Денег, красивой одежды, вкусной еды, знаний, ответов на вопросы, поцелуев. Хотелось всего сразу.
В детстве начинало колотить от бешенства, когда он видел, как младшему брату дают сладости, обнимают, когда отец сажал его на плечо, а мать целовала. Все это должно доставаться ему, Атэру, или хотя бы сначала ему, а потом уже всем остальным. Впрочем, тогда его звали Валерием. Но проклятая кличка, придуманная Гэлом, приклеилась намертво. Теперь он сам представлялся всем именно так. И объяснений тоже всегда не хватало. Почему мир устроен именно так? Почему через каждые три дня нужно колоть палец острой иглой и оставлять каплю крови на статуэтке толстопузого демона? Он стоял на столике в самом темном углу комнаты, и маленькому Валерию запрещалось подходить к нему. Но от идола так противно воняло, что однажды мальчик стащил его и как следует вымыл в корыте, где поили свиней. За это отец выдрал его. Хворостиной, словно последнего раба, — кормилица потом неделю смазывала его ягодицы целебной мазью.
Почему мать раз в месяц уходит в храм Друзлта на целую ночь и возвращается только утром? Тогда от нее пахло вином и какой-то приторно-сладкой дрянью. Глаза становились мутными, как будто затянутыми бельмами. Голос визгливым. Пронзительным. От нее хотелось убежать, спрятаться. Он так и делал. Удирал из дома, прятался на голубятне и сидел там среди воркования и тихого шелеста крыльев до тех пор, пока за ним не посылали кого-нибудь из рабов. Обычно это был пятнадцатилетний Ксант. С ним Атэр дрался. Он учил мальчика делать подножку и бить кулаком. А еще плеваться косточками кизила через трубочку, воровать сыр из кладовой и пить вино. Он же и объяснил, чем мать занимается в храме. С демонами или их прислужниками.
Сначала Валерий не понял, потом не поверил, а потом бросился на приятеля и отчаянно дрался. Ксант хохотал и заявил, что он, может, вообще и не сын хозяина, а подменыш. Может, его настоящий отец — какой-нибудь демон. Значит, тогда Валерий сам демон. Этого мальчик не смог перенести. Рыдая во весь голос, он бросился бежать. Сам не зная как, взобрался на скалу, где росли кривые сосны забился в расщелину между камней и сидел там до позднего вечера, дрожа от слез и холода. «Я не подменыш! — шептал он, поскуливая от жалости к себе. — Я не демон. Я не могу быть демоном».
С этого дня он возненавидел мать. Хотя и очень любил ее по-прежнему. Это были две разных женщины. Одна пела колыбельные песни, гладила по голове теплой ладонью, прощала мелкие шалости. Другая отвратительно хохотала, возвращаясь после демонических оргий, приносила в дом гнусную атмосферу распущенности.
Отца он тоже ненавидел. За то, что тот отпускает ее в храм. За то, что не может защитить от темных.
Говорили, что раньше демонов не было. Люди поклонялись богам. Атэру очень хотелось знать, как жилось тогда. Но учитель, купленный отцом, не мог ответить на его вопросы. Или не хотел.
То, чему учил старик, было очень просто.
В каждом человеке живет демон. Большой или маленький. Его не видно и не слышно, но он есть у каждого. Будешь себя плохо вести, капризничать или драться с Ксантом, не станешь приносить жертвы Правителю Великому Друзлту — и он сожрет тебя. А если будешь делать все правильно — не тронет.
Судя по толстому животу учителя, в нем жил очень большой демон. А в Валерии, наверное, совсем маленький. Мальчик подолгу рассматривал себя в медном зеркале матери, пытаясь разглядеть там отражение своего собственного темного жильца, но видел только худого мальчишку с исцарапанными коленками, светло-зелеными глазами и волосами, выгоревшими до ржаво-каштанового цвета. Часто во время обеда он замирал, прислушиваясь к себе. Кто хочет еще рыбного пирога, он сам или демон? Почему отец пьет ежевичное вино? Потому что его темный этого хочет? И как он выглядит?
Он донимал домашних подобными вопросами до тех пор, пока его снова не выпороли. А потом Ксант поймал в огороде медведку, показал ее Валерию и сказал, что демон выглядит именно так. Неделю после этого мальчик ходил тише воды ниже травы, с ужасом прислушиваясь к себе. Потом понял, что приятель наврал, как всегда, но неприятное насекомое вспоминалось время от времени, заставляя ежиться и нервно сглатывать.
