Повинуясь непонятному притяжению. Галина дохнула на зеркальную поверхность. Странная вещь отразилась в облачке — будто золотисто-жёлтый полукруг на фоне голубизны. И тотчас пропало.
«Потайное клеймо, что ли. Говорят, были такие на клинках правосудия».
Поблагодарила. Проводила. Сказала Орри — пусть в последний раз малышку покажет. Завтра не надо, к завтрашнему утру лучше забыть, что у тебя есть дитя.
— Слушай, ты бы мне и косы состригла, — попросила подругу. — Не хочется чужих рук, оттого и в рутенские цирюльни терпеть не могла наведываться. И вон ей, малышке, будет на память. Цепочки плетут, сумочки, в медальоны вкладывают, ну и вообще.
— Я в модах не знаток.
— Да ладно, — протянула Галина. — Не ожидалось бы многолюдья, сама бы себя обкорнала. Тупыми рукодельными ножницами.
Однако У Орихалхо нашлось кое-что получше. Причёска вышла даже в чём-то модной. Пилотной..
Потом удалились все — и люди, и орудия.
Позднее Галина даже не могла объяснить себе, было всё это наяву или пригрезилось на фоне «сердечного чая».
Часа через два, уже в её собственную камеру (как она туда попала и кто её переодел из дорожного?), явился Барбе. Совсем незнакомый: взвинченный и весь на нервах, но почти довольный. Владел собой он безупречно, только вот для неё он с неких пор стал открытой книгой.
— Я уезжаю ненадолго, — сказал ей. — Так необходимо. Прости, что не успею тебя проводить: разве что позже.
— Не на помост, так до могилы. Тронута.
— Гали, я ничего не делаю из прихоти, поверь. Но вот тебе возмещение. Я бы хотел исполнить последнее желание приговорённой.
— Сейчас? Ну разумеется, когда ж ещё.
— Оно у тебя есть? Такое, чтобы сердце на нём успокоилось. Говори.
— Начистоту? Со всей искренностью?
— Со мной иначе не пройдёт.
— Тогда…
Галина покачала головой, оценивающе провела взглядом по фигуре езуита, как всегда безупречно элегантной:
— Тогда не кори меня за то, что сошла с ума.
— Не буду.
— Пусть тебя высекут перед моими глазами — как тогда в темнице Братства Езу.
Клирик усмехнулся с лёгкой горечью:
— Оттого, что я так же точно тебя подставил? Нет, куда хуже? И ещё Рауди убрал с глаз долой.
— Сама не знаю зачем. Но чтобы это не помешало тебе уехать, как только понадобится, — добавила она торопливо. — И не причинило такой уж зверской боли. Ну, вроде как на здешних играх в запрет-наказание, тебе говорили? Вот. А то я, чего доброго, вмиг тебя пожалею. Да, и чтобы огласки по возможности не было.
— Умно рассуждаешь. Отчего тебе тогда самой не распорядиться? Только ты и я — больше никого.
— Боюсь искалечить по неопытности. Неужели нет таких людей, что выполнят и промолчат?
— Найдём, если позволишь. И коли ты взаправду, а не ради куража…
Голова девушки слегка затуманилась, как полсуток назад — от сладкого вина. Едва проговорила:
— Не куражилась я вовсе. Напраслины не возводи. Выразилась ото всей души.
— Ну что — мне за кнутом идти? Или постой, там было чёткое слово. Сечь — это розгой, словно школяра. Кусты под твоими окнами накажешь проредить?
Оттого что Барбе так шутил, ей сделалось легче. Даже о будущей казни забыла с таких препирательств. Подумаешь, великое дело — смерть!
— Не стоит утруждать себя насчёт кустов: судя по цвету, там дикая роза, а на ней колючки. Может, кто-нибудь сделал запас ивы для плетения корзин? Или вишневые побеги с лета засолил?
Он кивнул и вышел. Появился так скоро, что девушка не успела передумать, и в сопровождении парня с довольно приятной внешностью, одетого в грубое суровьё и подпоясанного почти что канатом. Подмышкой тот нёс полотняный свёрток.
— Ахми давал присягу, так что будет молчать. И как нельзя более опытен, несмотря на юность. Доверишься?
«А ведь это подручный моего мейстера. Который точно в такой же завёртке меч приносил. Что же, пусть так».
— Доверюсь.
— Тогда говорите, игниа, — акцент у парня был нездешний, с лёгкой распевностью. Возможно, полукровка? — Где расположимся, здесь на коврах или в малой комнате на помывочной лавке? Там тесновато, мне не замахнуться, вам не рассмотреть толком. Зато чистоту легко будет позже навести.
— Здесь. На диване. Там покрывало шевровое, плотное очень.
«Улики останутся. И плевать — мне вот-вот будет всё равно, а Барбе пусть сам свою чистоту блюдёт».
Парень сложил ношу на низкий табурет, развернул чуть влажную тряпицу:
— Добро. И прутья добрые — краснотал вчера только срезан. Садитесь вон в то кресло, игниа, и держитесь крепче за подлокотья. Не обидитесь, что заранее характер выказываю?
«Точно. Завтра будет он. Оттого меня и титулует не в пример своему старшему».
А юнец продолжал:
— Мне раздеть мэса или пускай сам управляется?
— Да как угодно.
Тот уже избавился от шляпы, расстегнул и спустил с плеч жюстокор, чёрный с тусклым серебряной нитью. Бросил на пол и теперь стягивал через голову блузу — не торопясь, как-то даже уютно. Высвободил руки из шёлковых пут, встряхнул волосами:
— Простите мою небрежность. Потом с ковра своё подберу. Разуться?
— Нет, прямо в сапожках на чистый диван заползай, — фыркнула Галина.
Послушно высвободился из остального. Голый переступил через охапку драгоценного тряпья.
— Говорите, ваша ведь подача, игниа, — поторопил юнец. — Приказывайте, как и что.
— Пусть ляжет ничком, руки под голову и смотрит в сторону от меня.
— Так ему трудней, чем навытяжку, игниа.
— А вы, цехмейстер, не слишком усердствуйте. Да, и кляпа ему в рот не вставляйте — ваши грехи покрывать. Пусть издаёт звуки, если охота.
— Число розог?
— На усмотрение. Откуда мне знать? Полсотни. Сто. Пока выдерживает.
Барбе в это время принял обговоренную позу. Блестящие волосы ниспали, заструились вниз, как тёмная река в половодье.
Ахми вытянул из связки чистый белый прут, взвесил на ладони, слегка протянул по ней:
— Гладкая лоза. Что твой бархат.
— Всё равно пучок нужно взять, чтобы мягче на кожу легло. Ну?
— Пускай будет по его, — глуховато сказал Барбе в подушки. — Не в рутенской бане веником парюсь.
Она кивнула, соглашаясь. В самом деле, сама ведь интерьер для действа выбрала. Нечего пенять.
— Теперь смотрите, игниа.
Первый удар, по плечам, лёг звучно, оставив еле заметную полосу краски. Галина стиснула губы.
Второй и третий, по рёбрам, были тихие, только Барбе сдавленно провещал в подушки:
— Хребта не перебей, леворукий. Валик под бёдра подсунь. Инья не подсказала — мало тому учили.
