Я кивнул, взял меч на изготовку и пошел крадучись, Тиларет Стойкий должен быть уже близко, чувствую.
Боудеррия двигалась сзади, легкая, как моя тень, но я видел по отражению в стене, как свободной рукой то и дело проверяет, в самом ли деле ни одного шрамика, не иллюзия ли…
Выступ каменной стены уплыл в сторону, за нею открылось пустое пространство, массивный стол, а на нем золотой поднос с кристаллом, размером с бычью голову. Шагах в трех под стеной пылится большое зеркало на трех ножках.
Боудеррия при виде кристалла ахнула, глаза засветились, как у кошки в темноте, увидевшей толстую жирную рыбу.
— Какое… чудо… Это алмаз? И сколько он может стоить?
— Драгоценность камня, — буркнул я, — зависит от массы заблуждений.
— Заблуждений?
— Не надо вводить в меня заблуждение, — посоветовал я. — И себя тоже. Заблуждения тоже следует менять.
Она прошептала зачарованно:
— Только не такие…
— Так ты, — сказал я с изумлением, — оказывается, женщина?
Она фыркнула, не отрывая взгляда от кристалла:
— А вы что думали?
— Большие сиськи еще не делают женщиной, — сказал я резонно. — Вообще не делают, если уж честно. Ладно, бери кристалл, поместишь в свою корону. Или в ожерелье на шее…
— И вы меня с ним толкнете в воду?
— Не обязательно в воду…
Я огляделся, придвинул золотой поднос с кристаллом на другой конец стола, подошел к зеркалу, смахнул пыль и паутину с поверхности. Боудеррия в недоумении смотрела, как я подвигал его, повернул, наконец в нем блеснуло солнце.
Яркий прямой луч ударил сквозь темную, так показалось, пещеру и вонзился в кристалл. Сверкающая радуга, немыслимо радостная и чистая, как в тот первый день, когда ее увидели люди, сойдя на берег с ковчега, рассыпала ликующий свет в пещере.
Боудеррия охнула. Я задержал дыхание и медленно-медленно поворачивал кристалл. Краски смещались, первыми ушли фиолетовые, синие и голубые, стали блекнуть зеленые, зато спектр желтый и оранжевый расширился, заиграл оттенками.
На стене появились тени, странные и размытые. Я терпеливо поворачивал кристалл, двигал по столу взад-вперед, наконец изображения стали четче и непонятнее. Те, нечеткие, можно было как-то трактовать, но вот эти… не лезут, никуда не лезут.
Боудеррия что-то горячечно говорила за моей спиной, я с таким напряжением всматривался, что в черепе начало потрескивать, словно распухающие мозги взламывают черепную коробку.
Похоже, кристалл хранит в себе некую информацию. Однако ощущение такое, что неведомые предки использовали для передачи, как и для приема, не только зрение и слух, как мы привыкли. Скорее всего, судя по странным провалам, он обращается и напрямую к мозгу, однако даже у меня нет тех чувств или устройств, что принимали бы то, что передает это устройство.
— Это… магия, — проговорила Боудеррия, она боязливо подошла и стала рядом. — Вы ею овладели, ваша светлость?
— Я против магии, — обронил я. — Я демократ и гуманист.
От кристалла узкий лучик света пал на стену. Я подошел, пощупал камень, гранит, надежно, с силой ударил кулаком. Хрустнуло, будто проломил скорлупу яйца. Каменная перегородка рассыпалась мелкой крошкой, в углублении сиротливо блеснул небольшой старинного вида ключик.
Боудеррия ахнула.
— Откуда вы знали?
— Не помню, — пробормотал я. — Может быть, это я его туда положил?
Ключик на ощупь холодный, очень тяжелый, куда тяжелее, чем если бы золотой. Я взвесил его на ладони, чувствуя, как напрягаются мышцы.
Раньше всегда с недоверием смотрел, как крохотный ключик, пролежавший где-то тысячи лет, может привести в действие стотонные плиты, что начинают отодвигаться, подниматься, в общем — убираются с дороги и открывают тайный проход, а то и вовсе огромный сказочный зал с Великими Сокровищами, оставленными фараонами. Никакие струны не смогут так долго быть натянутыми, никакие противовесы не удержат постоянно напирающую тяжесть…
…но здесь все оказалось намного проще: стоило мне сунуть его в прорезь тут же рядом в стене, одна из глыб в стене раздвинулась, признаваясь, что не монолитная вовсе, а так, с солидным дуплом почти в рост человека.
Там ничего, кроме массивного рычага, я сразу же ухватился, нажал, упираясь всем телом и с усилием разгибая ноги. Каменная плита в глубине сдвинулась, надавила на другую, та прижала нижнюю, и вот широкие каменные блоки, аккуратно отесанные, начали медленно и неохотно опускаться, часто и негромко поскрипывая, потрескивая.
Изломанные стены уплыли в стороны, под ногами неожиданно чавкнуло, будто ступил в болото. Я тревожно уставился в странный красный пульсирующий мир, весь в наплывах и потеках.
Ясное и четкое ощущение, что мы во внутренностях чудовищного насекомого. Красные стены разделены на неровные сдвинутые клетки, иногда различаю даже ядра и мутные соки, все медленно шевелится, внутри этих замкнутых камер что-то происходит…
На полу вдоль одной из стен нечто вроде гигантских яиц, в каждом легко поместится взрослый человек, только эти без прочной скорлупы, а кожистые, влажные, видно, как изнутри что-то продавливает бока то в одном, то в другом месте.
Большая часть яиц, если это они, покрыты паутиной, кожица высохла и стала похожей на шеи галапагосских черепах, дряблые и морщинистые. Половина из них ко всему еще и затянута паутиной, но тоже мертвой и давно высохшей.
Воздух влажный и жаркий, лицо Боудеррии сразу заблестело в мелких капельках пота.
— Это… — прошептала она, — выглядит, как живое…
— Оно и есть живое, — пояснил я мирно, хотя сердце трепещет в ужасе, — мы внутри живого… ага, организма…
Она побелела, глаза распахнулись, как у испуганной принцессы, как не стыдно.
— Что? Мы сами зашли к нему через пасть?
— Скорее, через рану, — поправил я. — Древнюю, незаживающую… и причиняющую ему боль…
— Господи! Как же он мучается!
На мгновение она показалась мне почти женщиной, чуткой и сопереживающей любым несчастьям.
— Не так уж и сильно, — утешил я. — У него порог должен быть ниже.
Она посмотрела в недоумении.
— Порог?
— Болевой, — объяснил я. — Если это вот создано на основе, близкой к насекомой. Она самая пластичная и позволяет вытворять с собой многое, как говорят дрозофилы.
Она не стала переспрашивать, кто такие эти многознающие дрозофилы, оглядывалась в ужасе, дергалась, подпрыгивала при каждом чавкающем звуке.
Почти по всему своду идут сталагмиты, эти полупрозрачные сосульки выглядят живыми, раскачиваются в плотном тяжелом воздухе, словно при ветре.
