Хрустнуло, Тиларет взвыл, начал превращаться в нечто холодное, скользкое, я усилил хватку.
– Протей? Ладно, это я помню, уже проходил…
Он прошипел, как большая змея:
– Отпусти… иначе умрешь…
– Все умрем, – сообщил я. – Но ты – сейчас.
Под пальцами чешуйки продолжали уплотняться, я стиснул челюсти и сжал пальцы, напоминая себе, что это всего лишь иллюзия, на самом деле я держу за глотку человека, а не тираннозавра…
Мое тело тоже молит об отдыхе, пот заливает глаза, в черепе шум и грохот, не сразу понял, что это Боудеррия тоже дерется с кем-то. Я тряхнул головой, звон и крики прервались, как отрезанные большим ножом. Краем зрения увидел, как Боудеррия сразила сразу двух каких-то в настоящих доспехах и, не останавливаясь, чтобы перевести дух, ринулась к нам.
– Сэр Ричард!.. Не кувыркайтесь, я сейчас отрублю ему голову!
Я прохрипел:
– Не…льзя…
– Почему?
Я огрызнулся:
– Откуда я знаю?..
– Но что мне делать?
– Стой, – сказал я хрипло, – и прижимай кулачки к груди… Можешь иногда вскрикивать жалобно «Держись!» и «Ой, Рич, милый»… «Ой, не сдавайтесь», «Ой, он вас ударил!»…
Под пальцами сопротивление слабело, силы колдуна тают, но беда в том, что мои истаяли еще раньше, я надсадно сипел и чувствовал, что не смогу с него слезть, даже если задавлю.
Он медленно и против воли обретал прежний облик, лицо измученное, в глазах боль от ран, их не удалось заживить никаким заклятием, бледные губы шевельнулись.
– Не дави… – услышал я хриплый шепот. – Клянусь… если подаришь мне жизнь… стану твоим слугой навеки…
– Я демократ, – прохрипел я с достоинством и красиво тряхнул головой, отбрасывая падающие на лоб волосы, – люди не должны служить никому, кроме отечества.
– Тогда я исчезну… – прошептал он, – покину эти земли и забуду к ним дорогу…
– Куда исчезнешь?
– Вблизи берега… большие острова… Так много…
Я покачал головой, дрожащими пальцами нащупал рукоять кинжала на поясе.
– Ты не рыцарь. Клятва мага дешевле улетевшей паутины.
– Но я…
– Давай не тянуть, – посоветовал я буднично. – Твое бытие вредит прогрессу.
Боудеррия ахнула, когда я резко двинул руками вниз. Острие лезвия вошло в горло, поворот – и голова откатилась в сторону. Красные струи ударили из рассеченной шеи с напором.
Я с трудом поднялся, некрасиво кряхтя, повернулся к Боудеррии.
– Ты не очень против?
Она медленно покачала головой.
– Я нет, но вы… от вашей светлости не ожидала.
– Почему?
– Он же готов был поклясться в верности!
Я сказал хмуро:
– Я не для него, а для тебя сказал, что клятва мага дешевле улетевшей паутины. Ты у меня такая доверчивая, чистая, светлая, наивная, добрая, невинная…
Она прервала:
– Ваша светлость! Вы меня спасли для того, чтобы глумиться?
– Вот так и говори комплименты, – пожаловался я. – В общем, если враг не сдается – его уничтожают!
– А если сдается?
– Тоже уничтожают, – пояснил я, – тем или другим способом. Я вот не хитрил, не политкорректничал, просто зарезал. Без объявления каких экономических санкций. Я человек сравнительно честный.
Она передернула плечами.
– Сэр Ричард, вы меня пугаете.
– Чем?
– Зарезали, – пояснила она, – слишком уж… буднично. Без злости. А это все-таки не курица на обед.
Я подумал, покачал головой.
– А ты меня удивляешь. Заметила… Мне самому такое очень не нравится, а почему так, понять не могу. Я же не был такой черствой сволочью!.. Когда ею стал? Или почему?.. И как вернуть мое святое невежество? Как стать глупым и желательно идиотом, чтобы никому не быть врагом?
Она спросила тихо:
– А почему он не залечил раны? Он же пытался, я видела! Иначе бы и стрелы не выдирал… Бр-р-р, как представлю…
Я развел руками. Можно бы сказать честно, что в мир пришла другая сила, более трезвая, зрелая и безжалостная, абсолютно не принимающая магии. Но Боудеррия, скорее всего, не поймет…
– Когда я бью, – сказал я хвастливо, это она поймет, – то бью, а не царапаю!
Она вздохнула, отвернулась и начала смотреть по сторонам.
– Надо выбираться?
– Подождем сэра Норберта с его людьми.
– Они сюда доберутся?
– Обязательно, – сказал я. – Просто я послал их кружным путем.
Она посмотрела на меня с удивлением.
– Зачем?
– А если бы они первыми сюда добрались? – ответил я вопросом на вопрос.
– М-да, – сказала она неохотно, – нам пришлось бы пасти свиней…
– Ни к чему не прикасайся, – предупредил я. – А то все рухнет. Над нами столько камней, что и мне шишки набьет, а тебе прическу весьма сдвинет.
Она фыркнула, но осталась на месте, а я пошел быстро и настороженно по залу, старательно осматриваясь, ну хотя бы что-то понять, ну что за выверт культуры, зачем дизайнерам дали волю, все ж испохабили, знакомые вещи делают такими, что не признаешь…
И чем дольше ходил и всматривался, тем острее разочарование медленно и без откатов вытесняло восторг молодого бедуина, попавшего в сезамову пещеру с сокровищами. Вот здесь одичавшие потомки с непониманием смотрели на работающие установки и приходили в ужас, когда те останавливались, начинался плач, мольбы, устраивались танцы с бубнами, а затем неизбежные жертвоприношения…
Самые умные и деятельные пытались что-то исправить. Ну, как Архимед пытался бы исправить простейшие электронные часы… Что-то надстраивали, что-то разбирали и, обильно смазав кровью девственницы детали, вставляли снова. На тех, что поддавались обработке, вырезали сцены поклонения богам, барельефы ужасных созданий, олицетворяющих мощь, вдруг да сжалятся, помогут…
Боудеррия на месте не осталась, слышу ее осторожные шаги за спиной, чуть не оттаптывает пятки. Сама ничего не трогает, смотрит со страхом, но иногда чего-то касаюсь я, и тогда между пальцами и поверхностью проскакивают искры.
– Оно… – проговорила она, волнуясь, – как-то с вами общается?
– Да, – ответил я.
– Что оно говорит?
– Если бы я знал, – ответил я, – но, кажется, чувствую, чего оно хочет…
Она спросила быстро:
– Чего? Убить нас? Поработить?
Я покачал головой.
– Нет. Напротив.
– Чего?
– Хочет умереть…
Она охнула, забежала сбоку и заглянула мне в лицо. Я смотрел мрачно и тускло, в самом деле в голове настойчиво повторяется эта смутная мысль, я гнал ее, полагая, что сам придумал, но зов идет снова и снова, тоскливый, молящий, в нем столько боли… А я считал, что у насекомых болевой порог крайне низок…
Или это совсем не насекомья основа. Возможно, что-то намного выше? Тогда понятно чувство невыносимой боли от незаживающих ран.
