Годрик умер, когда мне еще не исполнилось семи, но и за этот краткий срок успел сделать мою мать несчастной. Он все жаловался и корил ее за то, как она ведет дом и воспитывает нас с Эльфриком. Дед проводил много времени с братом, стараясь сделать из него мужчину, который вернет нашему роду копье и штандарт, но брат был слишком хил и робок — из тех, кто способен управлять только собственным домом. Годрик винил в этом мою мать, говоря, что она испортила сына бабьим воспитанием.
Я деда заботила куда меньше. Он никогда не был жесток со мной — только суров и немногословен, но меня так пугали его белая борода, бранчливый голос и отсутствие нескольких пальцев, что я всегда дичилась его. Это была еще одна из причин, по которым он утратил вкус к жизни, о чем я теперь сожалею.
Да, горьким было время вдовства для моей матери. Из хозяйки собственного дома и жены Великого Тана она сделалась одной из трех взрослых дочерей в доме сурового старца: одна из сестер моего отца тоже лишилась мужа, а младшую так и не выдавали замуж, чтобы она заботилась о старике на склоне его лет.
Мне думается, мать тогда приняла бы руку даже самого бедного рыбака, имей он только свой дом и не будь у него никого из родных. Но вместо этого к ней посватался человек, чье имя заставляло трепетать всех и каждого.
— Какой он, твой отчим? — спросил однажды Телларин. — Расскажи мне о нем.
— Он твой господин и повелитель, — улыбнулась я. — Что еще можно к этому добавить?
— Скажи мне, что он говорит и делает в кругу семьи, у себя за столом. — И лицо Телларина сделалось вдруг по-мальчишески удивленным. — Надо же! Мне кажется кощунственным даже спрашивать об этом.
— Он такой же человек, как и все. — Я закатила глаза. Вольно же людям представлять других большими и важными, а себя — ничтожными козявками. — Он ест, и спит, и пускает ветры. Когда мать была жива, она говорила, что он занимает в постели больше места, чем трое других, вместе взятых, потому что мечется во сне и говорит вслух при этом. — Я нарочно принижала отчима, потому что мне казалось, будто Телларин интересуется им больше, чем мной.
Мой наббанский солдат посерьезнел.
— Как он, должно быть, горевал, когда она умерла. Он, наверное, очень любил ее?
Как будто я не горевала! Я поборола искушение снова закатить глаза и сказала со всей уверенностью юности:
— Я думаю, он вовсе ее не любил.
Мать сказала однажды, что, когда отчим со своими присными впервые появился на луговых землях, держа путь к Королевскому озеру, всем показалось, будто это небесное воинство спустилось на землю. Трубы возвещали об их приближении, и люди сбегались отовсюду, словно к процессии, несущей святую реликвию. Доспехи и копья рыцарей сверкали, начищенные до блеска, а на знаменах была вышита золотом цапля — герб их господина. Даже кони наббанийцев были крупнее и горделивее, чем наши эркинлендские лошадки. За воинами шли стада овец и крупного скота, ехали вереницы повозок — поезд был столь велик, что след от него виден на земле и теперь, шесть десятилетий спустя.
Я была тогда ребенком и ничего этого не видела — слышала только, о чем мать с тетками перешептывались за шитьем. К нам прибыл могущественный властелин, говорили они, наббанский вельможа, называемый многими Сулисом-Отступником. Он изгнан из родных краев — говорят, сам Лектор повелел так под угрозой отлучить его от Церкви, ибо Сулис задавал еретические вопросы о жизни Узиреса Эдона, благословенного Спасителя нашего. Но кое-кто говорит, что это был заговор против него. Разозлить церковника — все равно что наступить на змею.
Церковь тогда еще не совсем утвердилась в Эркинленде, и хотя почти всех обратили в веру эдонитов, очень немногие из Озерного Народа доверяли Санселланскому Эдониату. Его, называли «поповским ульем» и говорили, что его глава печется не о Боге, а о собственном преуспеянии.
Многие и теперь говорят это — но так, чтобы чужие не слышали.
Сегодня я знаю обо всем этом много больше, чем когда это происходило. Я многое постигла теперь, когда я стара, а тех, о ком я рассказываю, уже нет в живых. Я далеко не первая, кто проделал этот скорбный путь — знание всегда приходит слишком поздно.
Господин Сулис действительно рассорился с Церковью, и в Наббане, где Церковь и государство были связаны очень крепко, это сразу сделало его врагом главы Санселланского Магистрата. Но мой будущий отчим принадлежал к столь знатному и могущественному роду, что его не заточили в тюрьму и не казнили, а лишь настоятельно посоветовали ему покинуть Наббан. Его соотечественники думали, что он выбрал Эркинленд потому, что в нашем захолустье любой вельможа мог стать королем, — но у Сулиса были свои причины, куда более глубокие и странные, чем кто-либо мог предположить. Как бы там ни было, он привел всех своих домочадцев и своих рыцарей и солдат с их женщинами и детьми — целый маленький город — на берега Королевского озера.
Несмотря на свои острые мечи и крепкие доспехи, наббанийцы обращались с Озерным Народом на удивление учтиво, В первые же недели между их лагерем и нашими селениями завязалась торговля, и многие из наших завели себе друзей среди пришельцев. Эркинлендцы насторожились лишь тогда, когда господин Сулис объявил танам о своем намерении поселиться в заброшенном замке на мысу.
Огромный и пустой, обитель ветра и теней, замок смотрел сверху на наши земли с незапамятных времен. Никто не помнил, кто его построил — то ли великаны, то ли сам волшебный народ. Говорили, что какое-то время им владели северяне из Риммерсгарда, но они давно уже ушли отсюда, изгнанные драконом. Сколько преданий окружало этот замок! В детстве одна из служанок моей матери рассказывала мне, что там живут теперь северные ведьмы и беспокойные духи. Часто ночью я думала, как он стоит, этот замок, на обвеваемом ветрами утесе, всего в половине дня езды от нас, и так боялась, что не могла спать.
Намерение пришельца восстановить разрушенную твердыню привела танов в беспокойство — и не только потому, что они опасались потревожить духов. Замок занимал мощную позицию и был почти непобедим — его стены, даже обветшавшие, могли выдержать любой приступ. Но таны попали в трудное положение. Хотя озерян было больше, чем людей Сулиса, рыцари Цапли были лучше вооружены, а дисциплина наббанийских бойцов славилась повсюду — не прошло и нескольких лет, как императорские Морские Волки числом пол-легиона разбили вдесятеро больше троеводян. Освеард же, новый Великий Тан, был молод и не имел воинского опыта. Поэтому другие таны попросили моего деда Годрика поговорить с наббанийцем и попытаться разгадать его истинные намерения.
