– Так ведь это ловушка примитивная. Ник Веселков намеренно вас в ловушку заманивал, когда посланца с подарком прислал. Неужели не поняли?
– Как не понять! Но мне приятно в ту ловушку лезть было. А еще занятно было поглядеть, как ты испугался, когда вообразил, что заклинания твои не действуют.
– Злая шутка, – буркнул Роман.
– Не спорю. Но решил: advienne се que pourra*.
– Что ж ты женишка-то не раскусил?
– А чего его кусать-то? Он как кусок металла. Без сердцевины. Нет в нем ничего. Потому и наружу не видать. Да и не всемогущий я ведь. Хулиган обычный, на хулиганке был когда-то женат. И все мое уменье – кольца делать.
– Значит, там, на дороге, мы случайно встретились. То есть не случайно, конечно, но не по твоей воле.
– Правильно говоришь, воля была не моя. Я в Темногорск ехал. Вы – в Беловодье. Дороги скрестились там, где женишок-хулиган угадал. А может, и не женишок, может, кто-то другой. Разве нам ведомо, по чьей воле наши дороги друг друга перечеркивают?
– Теперь я понимаю, почему ты там, в усадьбе, себя так странно вел.
– Ни хрена ты не понимаешь. – Григорий Иванович вытащил из шкафчика черную бутылку. Совершенно черную. Не разглядеть, что же там, внутри. Сургучом была запечатана. Сейчас сургуч сбит. – Не хочешь глотнуть? – спросил хозяин, хитро щурясь. – И правильно делаешь, что не хочешь. Сильная это штука. – Дядя Гриша спрятал бутылку обратно в шкафчик. – Жидкость там прозрачная, как слеза. От спиртяшки не отличишь. Но стоит пару капель в стакан капнуть – и ты уже никакой. Пока ты в усадьбе Марьи Гавриловны ее портрет в кабинете рассматривал, я в подвальчик слазал, да потайной погребок наш отыскал, и забрал оттуда инструментик мой, для колец потребный, да бутылочку эту. Последнюю. – Дядя Гриша вновь наполнил свой стакан.
Хлопнул, запрокинув голову. На красной шее дернулся вверх и вниз кадык. И на шее больше не было ожерелья. Роман даже не удивился. Почти.
* Будь что будет (фр.).
– Где оно?
– Что?
– Да ожерелье.
– А… Да не держатся на мне ошейники, племяш. Растворяются. Хулиганство мое на них как кислота действует. Ядовито.
– Значит, у тебя уже было ожерелье? Ну да. Иначе ты бы через портал не прошел. И… растворилось… Так?
– Ну, вроде того.
– Но ты же вновь ожерелье принял! Такого не бывает! Второй раз ожерелье не подаришь.
– Почему? – искренне изумился дядя Гриша.
– Мой дед говорил, что второе ожерелье человека задушит. А ты и глазом не моргнул, когда ожерелье потребовал.
– А чего мне моргать-то? От страха, что ли? Так какой я после этого хулиган?
– Погоди… А может, ожерелье растворяется после того, как ты кольцо изготовляешь?
– Может, и так. Но не сразу. Дня два-три еще держится. А потом – впитывается в мою шкуру. Бесследно.
– Дядя Гриша, так ты назад пройти не мог в том, в шестидесятом…
– Э, хватит! – Григорий Иванович повел перед носом Романа пальцем из стороны в сторону. – Хватит свой длинный нос куда не надо совать. Мог – не мог, значения не имеет. Теперь здесь хулиганю, и точка. Выпьем. Ты из своей фляги, я – из стакана, за то, чтоб нам еще долго на этой земле хулиганить.
– А с женишком что сделаете?
Григорий Иванович посуровел:
– Ты в это дело не суйся. Не твое. Я сам ему такое хулиганство устрою, что он про свои хулиганства забудет. Тут я хулиганю. И точка.
И дядя Гриша наполнил вновь стакан. Бутылка опустела.
