Вызов на смертельный поединок означал сражение пеших бойцов. Количество доспехов было ограничено. Никакого блеска, никаких затейливо украшенных нагрудных пластин или шлемов. Смертельные поединки были примитивными схватками, даже священными, уходящими корнями в далекие времена еще до нашествия Древних, и они подвергали наиболее чистому испытанию мужество и волю мужа и могущество его богинь или богов. Конечно, это тоже было развлечением, о чем свидетельствовало сейчас возбуждение собравшихся зрителей, но более мрачного сорта, и печальный конец его был известен: смертельно раненный, умирающий человек на истоптанной траве, его сущность смертного грубо показана всем собравшимся, которым напомнили о собственном неизбежном конце.
Именно поэтому, когда Блэз выхватил меч, крики смолкли. В трапезных укромных святилищ Коранноса, куда мужчины и женщины иногда удалялись от мира, всегда висели на стенах картины или гобелены. И в каждом святилище по крайней мере одна из этих работ изображала тощую смеющуюся фигуру Смерти с булавой, которой она выбивала из людей жизнь. Она возглавляла длинную процессию, идущую извилистой цепью по зимнему холму на запад, где садилось солнце. И всегда, по древней традиции, первой фигурой в этой процессии, впереди увенчанных коронами королей и королев земли рука об руку с самой Смертью шагал высокий коран в расцвете сил, а его меч бесполезно покоился в ножнах, пока Смерть увлекала его прочь.
Кузман ди Пераньо с улыбкой завел руку назад и выхватил свою изогнутую саблю из ножен за спиной. Дернул за ремень, и ножны упали на траву сзади. Один из назначенных ему оруженосцев от Мираваля быстро присел и поднял их. Аримондец двинулся вперед легкими шагами акробата, несмотря на свои размеры, и Блэз, пристально наблюдавший за ним, увидел, что с первых же шагов он слегка отклонился к западу. Как он и ожидал. Он уже видел этот маневр в тот последний раз, когда сражался на поединке с человеком из Аримонды. В тот день он чуть не погиб.
Двигаясь навстречу человеку, брата которого убил, Блэз пожалел, и не в первый раз, что так мало знает о своем противнике и о том, как он сражается. Несмотря на все слова Валери о привычках людей с кривыми саблями — эти тенденции Блэз знал хорошо, — они в действительности мало знали о Кузмане, не считая самого очевидного. Он был крупным мужчиной, быстрым, как кот, и храбрым, жаждал мести, и сегодня ему было совсем нечего терять. «Я могу умереть раньше, чем солнце поднимется выше на небе», — подумал Блэз.
Такая возможность всегда существовала. Этот бессмысленный поединок не мог принести ему ни почета, ни славы в глазах собравшихся со всего мира под знаменем королей Гораута — но последнее, разумеется, и было главной причиной происходящего.
Двигаясь вперед, Блэз нашел то, что искал. Его маленький круглый щит был надет на левую руку, оставляя пальцы свободными. Он переложил меч в эту руку и быстро нагнулся. Не прерывая движения, он схватил комок земли и швырнул его прямо в сверкающий щит идущего на него Кузмана. Аримондец остановился в изумлении, и у Блэза хватило времени швырнуть в щит еще одну пригоршню липкой грязи, выпрямиться и перехватить меч рабочей рукой.
Кузман перестал улыбаться. Теперь усмехнулся Блэз, нарочито насмешливо.
— Слишком красивая игрушка, — сказал он. Теперь стало тихо, и ему не пришлось повышать голос. — Прикажу отмыть его, когда ты будешь мертв. Скольких человек ты убил, ослепив их сначала, как трус?
— Интересно, — сказал Кузман после короткого молчания, и его красивый голос звучал хрипло и страстно, — имеешь ли ты представление, какое огромное удовольствие доставит мне твоя смерть?
— Возможно, имею. Огненные муравьи на равнине. Ты мне уже говорил. А вот для меня, — ответил Блэз, — твоя жизнь или смерть почти ничего не значит. Приглашаю на танец. Хочешь проговорить все утро или ты и правда умеешь пользоваться клинком, который держишь в руке?
Он умел. Еще как умел, и еще его раззадорили. Его первым ударом, в точности как предсказывал Валери, был рубящий удар сверху вниз под углом наотмашь. Блэз легко парировал его, отведя от своего тела, но после этого у него едва хватило скорости, хотя он и ожидал этого, отбить яростный обратный взмах кривого клинка на уровне коленей. От удара, когда их клинки со скрежетом столкнулись, у него почти онемело запястье. Этот человек был силен, невероятно силен, а реакция у него была еще более быстрая, чем предвидел Блэз.
Думая об этом, Блэз отчаянно изворачивался и пригибался, руководствуясь одними рефлексами, чисто инстинктивными движениями, выработанными годами сражений. Примитивный инстинкт самосохранения позволил ему среагировать, когда кривая сабля резко воткнулась, вибрируя, в землю, на движение затянутой в перчатку руки Кузмана к своей лодыжке, после чего кинжал полетел прямо Блэзу в горло с невероятной быстротой. Он лишь слегка задел его. Блэз почувствовал жгучую боль. Он быстро поднес рукоять меча к уху и она покраснела от крови. Тогда он услышал из павильонов гул, глухой и тихий, как ветер на болотах.
Кузман снова схватил свою саблю, раньше, чем она перестала дрожать в земле, и снова улыбался, сверкая белыми зубами.
— Вот это уже мило, — сказал он. — Почему бы тебе не потереть рану грязью, как делают крестьяне? Тебе ведь нравится ковыряться в земле.
Боль была сильной и, вероятно, станет еще сильнее, но Блэз не думал, что лишился уха. По крайней мере не полностью. Он все еще слышал звуки с этой стороны. Он внезапно вспомнил Бертрана, у которого тоже не хватало мочки уха. И подумал о том, как много зависит от того, уйдет ли он с этого поля живым. И при этой мысли гнев вернулся к нему с новой силой, знакомый, пугающий демон, который приходил к нему в бою.
— Побереги дыхание, — хрипло произнес он и бросился в схватку с противником. Больше не было слов, для слов не хватало места и действительно дыхания, только быстрый и дробный перезвон клинков, скользящих друг по другу, или более тяжелые и сильные удары, когда меч встречает блокирующий удар щита, сдержанное рычание двух мужчин, когда они кружат друг против друга, делая выпады холодным металлом и выискивая холодными глазами возможность убить противника.
Кузман Аримондский был и правда хорош, им руководила яростная гордость за свою страну и свою семью, и он поклялся отомстить. Он сражался с грацией и страстью танцора, и Блэз еще два раза получил раны в предплечье и с задней стороны щиколотки в первых же трех подходах.
Но и бедро Кузмана было рассечено, и кожаные доспехи не смогли выдержать рубящий удар по внешней стороне руки ауленсбургским мечом, нанесенный человеком, также одержимым страстью и яростью.
