Из разбитых лавок тянулись на грязь мостовых длинные цветные нитки. Пряжу выволакивали, не чинясь, и она наматывалась на столбы галарей, взметывалась порывами ветра на изломанных лотках, трепалась с балконов.
Тарег сидел на грязных, заваленных сине-зелеными, истоптанными нитями ступенях под резным портиком. Покосившиеся двери у него спиной хлопали и скрипели под ветром.
Над рыночной площадью горел под солнцем ослепительный бюрюзовый купол дворца.
- Элбег к тебе, Сейид, - почтительно зашептали под руку.
Джунгар не стал размениваться на пустые слова:
- Я опоздал, Повелитель. Их убили.
- Кто? - отсутствующим голосом спросил нерегиль.
- Евнухи перед казнью скулили, что лишь отрезали головы трупам. А убили - из луков расстреляли - какие-то непонятные ребята в цветах Абны.
- Какая Абна... - пробормотал из-за спины Меамори. - Они все с халифом, стоят лагерем в Садре в двух днях пути отсюда...
- Сдается мне, Повелитель, - очень мрачно сказал Элбег, - что никакая это не Абна, а вовсе даже и подосланные убийцы. Я опасаюсь, Сейид, что тебя подставили. И я даже знаю, кто.
- В ставку халифа я поеду один, - устало проговорил нерегиль. - Будьте готовы убраться с глаз долой при любом тревожном сигнале. В степи вас искать никто не будет, а преследовать тумен - себе дороже.
- Благодарим, Повелитель, - слились в хор сумеречные и джунгарские голоса.
Садр, ставка халифа
На рыжеватом, обложенном облупившимися изразцами куполе соседней масджид дрались сороки. Карканье и хлопанье крыльев вывело, наконец, из себя хаджиба, и тот с туфлей в руке побежал за охраной - пусть посбивают стрекочущих тварей стрелами, да что ж это творится, птицы беседуют, а люди сидят с закрытыми ртами и болью меж глаз от непотребного шума.
В затененном пальмами дворике приятно холодало. Опрокинутое отражение колонн, арок и зеленых листьев разбивала капающая в пруд вода. Здешний фонтан оказался странным, аль-Мамун таких еще не видел: из резного, многолистного рельефа на стене точилась по капле вода - плюх... плюх...
- Шейх ждет у края занавеса, - шепнула управительница.
Шаадийа глядела настороженно - не знала, чего ждать.
Болтающая в пруду рукой Нум надула губы и с треском распустила веер. Злится.
Аль-Мамун прекрасно помнил их утренний спор.
Нум кричала и топала ногами:
- А если бы ты не выжил?
- Но я жив, благодаря ему!
- Ты слышал, что он сказал в Куфе?! Про теорию множеств, да помилует меня Всевышний! Ты умрешь, а он отрежет мне и мальчикам головы!
- Что ты несешь, Нум?! Не он ли спас жизни госпожи Музны и ее детей? Их убили бы обнаглевшие рабы во дворце!
- Да, как и Ибрахима!
- Он опоздал!
- Как в Мешхеде?! Он наглеет с каждым днем!..
Все это уже было, случалось.
Только тогда наказать нерегиля требовали совсем другие люди с другими именами. А Абу-аль-Хайр ибн Сакиб оправдывал и норов, и непокорство Тарика.
Теперь вазир барида требует усыпить - "страшную тварь, аль-Кариа, Бедствие из Бедствий"... А Нум поддерживает начальника тайной стражи: "Страшно было бы подумать, что могло случиться с Шаайдийей и остальными, если бы не помощь господина ибн Сакиба! Он спас их от твоей жуткой матери, Абдаллах, а ты!.. Ты, я уверена, снова бы спустил ей все с рук! Как тогда, с отравленной одеждой! Тебе нет дела даже до твоих сыновей, а она их чуть не убила! Арва до сих пор плачет, остановиться не может! У тебя нет сердца!".
После таких слов Нум обычно приступала к плачу и битью посуды.
И да, конечно, берберов оклеветали - как всегда. "Танджи! У вас всегда виноваты берберы! Танджи - доблестные, благородные воины! Как смеет эта сумеречная тварь издеваться над берберами! Унижающий бербера унижает твою жену, Абдаллах, а тебе и дела нет!".
Нум топала ногами и орала так, что своды тряслись. Сразу по прибытии женщин в ставку аль-Мамун - на радостях, а как же! - приказал сделать запись об ее освобождении и позвать кади для заключения брака. С тех пор Нум как подменили. Крики, скандалы, требования... Денег, должностей для родственников, опалы для неугодных - всего не перечислишь.
- Нум? - окликнул он сердитую женщину с поджатыми губами.
Эта беременность ей не шла. Лицо отекло, появился второй подбородок. Шагала Нум тоже тяжело, то и дело хватаясь за спину - хотя, поди ж ты, и трех месяцев сроку еще не исполнилось.
- Иди за занавеску. А лучше иди сразу к себе.
Женщина встала и отшвырнула веер. И гордо пошлепала босыми ногами в комнаты. Шаадийа виновато похлопала глазками и засеменила за хозяйкой.
Аль-Мамун удержал ее за пестрый рукав и прошептал:
- Сегодня ночью ты придешь ко мне снова, о девушка.
Кахрамана просияла, но тут же приняла серьезный вид - узнав о благосклонности мужа, Нум сжила бы ее со свету. Надо будет переселить девчонку в отдельный дом. А то мало ли что... не зря рассказывают, что дядя, халиф аль-Хади, помер от отравленной груши, которую рабыня несла для соперницы.
Как бы тут пригодился совет госпожи Зубейды... Но увы, она попросила отпустить ее прочь от двора. Поговаривали, что Ситт-Зубейда отправится в хадж этой осенью. Жаль, жаль...
- Джунайд! - без церемоний крикнул аль-Мамун. - Входи, о шейх!
И понял, как истосковался по простоте и ясности военного похода. Вот враг, вот друг. Перепуганная, покорная Нум, ластящаяся к руке... Мда, теперь все гораздо сложнее...
Меж тем, суфий, как кошка, подкрался поближе. В открытую рассматривать посетителя не годилось, так что аль-Мамун кидал любопытные взгляды украдкой.
Что ж, теперь он ясно видел: в облике шейха не осталось ничего человеческого. Даже кожа утратила кофейную ашшаритскую смуглость и стала оливковой - а может, так казалось из-за отсвета солнца на зелени пальмы.
- Наставь меня, о шейх, - без обиняков попросил халиф.
- Какую притчу рассказать моему господину? - почтительно осведомился Джунайд.
- Расскажи то, что считаешь нужным, о шейх, - почтительно сказал аль-Мамун.
Джунайд прищурил свои кошачьи глаза:
- Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:
"Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!". Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:
