— Спать! — сказал Фродо и вздохнул, точно странник в пустыне при виде прохладно-зеленого миража. — Смотри-ка, а я ведь и вправду даже здесь смогу заснуть.
— Вот и спите, хозяин! Положите голову ко мне на колени и спите!
Так и нашел их Горлум через несколько часов, когда он вернулся по тропке из мрака ползком да трусливой побежкой. Сэм полусидел, прислонившись щекой к плечу и глубоко, ровно дышал. Погруженный в сон Фродо лежал головой у него на коленях, его бледный лоб прикрывала смуглая Сэмова рука, другая покоилась на груди хозяина. Лица у обоих были ясные.
Горлум поглядел на них, и его голодное, изможденное лицо вдруг озарилось странным выражением. Хищный блеск в глазах погас; они сделались тусклыми и блеклыми, старыми и усталыми. Его передернуло, точно от боли, и он отвернулся, глянул в сторону перевала и покачал головой едва ли не укоризненно. Потом подошел, протянул дрожащую руку и бережно коснулся колена Фродо — так бережно, словно погладил. Если бы спящие могли его видеть, в этот миг он показался бы им старым-престарым хоббитом, который заждался смерти, потерял всех друзей и близких и едва-едва помнил свежие луга и звонкие ручьи своей юности, — измученным, жалким, несчастным старцем.
Но от его прикосновения Фродо шевельнулся и тихо вскрикнул во сне, а Сэм тут же открыл глаза и первым делом увидел Горлума, который «тянул лапы к хозяину»: так ему показалось.
— Эй ты! — сурово сказал он. — Чего тебе надо?
— Ничего, ничего, — тихо отозвался Горлум. — Добренький хозяин!
— Добренький-то добренький, — сказал Сэм. — А ты чего мухлюешь, старый злыдень, где ты пропадал?
Горлум отпрянул, и зеленые щелки засветились из-под его тяжелых век. Он был вылитый паук — на карачках, сгорбился, втянул голову, глаза так и торчали из глазниц. Невозвратный миг прошел, словно его и не было.
— Мухлюешь, мухлюешь! — зашипел он. — Хоббиты всегда такие вежливенькие, да-ссс. Сславненькие хоббитцы! Смеагорл привел их к тайному проходу, о нем никто-никто не знает. Он устал, ему пить хочется, да, очень хочется пить, а он ходит, рыщет, тропки ищет — вернется, и ему говорят: мухлюешь, мухлюешь. Хорошенькие у него друзья, да, моя прелесть, очень хорошенькие.
Сэм немного устыдился, но доверчивей не стал.
— Ну прости, — сказал он. — Ты уж прости, со сна еще и не то скажешь, а спать-то мне ох не надо бы, вот я и сгрубил малость. Хозяин вон как устал, я ему говорю: вздремните, мол, я постерегу, а оно вишь ты как вышло. Прости. А пропадал-то где?
— Мухлевал, — сказал Горлум, и глаза его налились зеленым мерцанием.
— Ну как знаешь, — сказал Сэм, — тебе виднее. Не так уж я небось и ошибся. Ладно, теперь нам надо как-нибудь втроем смухлевать. Сколько времени-то? Еще сегодня или уже завтра?
— Уже завтра, — сказал Горлум. — Уже завтра было, когда хоббиты заснули. Спать здесь нельзя, спать опасно — и бедненький Смеагорл стережет их и мухлюет.
— Вот прицепился к словечку, — сказал Сэм. — Хватит тебе. Бужу хозяина. — Он бережно отвел волосы со лба Фродо и, склонившись к нему, тихо проговорил: — Проснитесь, сударь! Проснитесь!
Фродо пошевелился, открыл глаза и улыбнулся, увидев над собой лицо Сэма.
— Не рано будишь, а, Сэм? — спросил он. — Темно ведь еще!
— Да здесь всегда темно, — сказал Сэм. — Горлум вернулся, сударь, и говорит, что нынче уже завтра, надо идти. Постараемся напоследок-то.
Фродо глубоко вздохнул и сел.
— Да, напоследок! — сказал он. — Привет, Смеагорл! Нашел себе что-нибудь поесть? Отдохнул?
— Смеагорлу некогда есть и отдыхать, — сказал Горлум. — Он мухлюет, он мухляк.
Сэм цокнул языком, но сдержался.
— Не обзывай сам себя, Смеагорл, — сказал Фродо. — Это очень неразумно, даже если заслуженно.
— Смеагорл сам себя не обзывает, — сказал Горлум. — Его обзывает лассковый господин Сэммиум, такой умненький хоббит.
Фродо поглядел на Сэма.
— Да, сударь, — сказал Сэм. — Было дело: я чего-то всполошился со сна, а он тут как тут. Я попросил у него прощенья, но, похоже, зря.
— Нашли время ссориться, — сказал Фродо. — Вот ты и довел меня до места, Смеагорл. Дальше ведь мы и сами пройдем, верно? Куда идти, понятно, перевал на виду, и если там нет ничего мудреного, то ты свое дело сделал, исполнил, что обещал, и ты свободен: иди куда знаешь, только не к вражеским слугам, ешь, отдыхай. Будет тебе и награда — не от меня, так от тех, кто меня помнит.
— Нет, нет, еще нет, — заскулил Горлум. — Пройдут они дальше сами? Нет еще, не пройдут. Переход трудный. Смеагорлу нужно идти с ними: ни поесть, ни поспать, ничего ему нельзя. Пока еще нет.
Может, и правда был день, как сказал Горлум, но хоббиты ничего дневного не заметили: только небо подернулось дымной мутью, чернота расползлась по расселинам и нагорную глушь окутывал пепельнобурый сумрак. Хоббиты бок о бок шли за Горлумом по дну ущелья между обветренными, обглоданными каменными глыбинами и столбами, похожими на идолища. Стояла тишина. Впереди, за милю или около того, серел отвесный срез огромного утеса. Он приблизился и заслонил небо и землю высокой черной стеною, подножие | которой затенял сумрак. Сэм потянул носом воздух.
— Уф! Ну и вонища! — сказал он. — С ног валит.
Углубились в сумрак: посреди стены зияло отверстие пещеры.
— Вот сюда, — тихо произнес Горлум. — Здесь начинается переход.
Он не назвал его, а имя ему было Торек-Унгол, Логово Шелоб. Оттуда смердело; и это был не тощий смрад трупного гниения, как на Моргульских лугах, а густое зловоние, точно от чудовищной свалки нечистот.
— Иначе никак не пройти, Смеагорл? — спросил Фродо.
— Нет-нет, только здесь, — отозвался тот. — Теперь нам всем надо сюда.
— А ты неужто лазил в эту дыру? — спросил Сэм. — Наш пострел везде поспел! Ну да, тебе небось любая вонь нипочем.
Глаза Горлума злобно блеснули.
— Он не знает, что нам почем, правда, прелесть? Нет, он совсем не знает. Проссто Смеагорл очень терпеливый, да-ссс. Он лазил, да, он проходил насквозь, да-да, насквозь. Иного пути нет.
— А чего так воняет? — сказал Сэм. — Вроде как — тьфу, даже говорить противно. Наверняка здесь орки гадят, и лет за сто так поднакопилось золота, что и лопатой не разгребешь.
— Орки не орки, — сказал Фродо, — а раз нет иного пути, то нам сюда.
Они перевели дыхание и полезли в пещеру. Через несколько шагов их поглотил непроглядный мрак. В такую темень Фродо и Сэм после Мории не попадали, а эта была, пожалуй, еще чернее и гуще. Там, в Мории, все-таки и поддувало, и эхо слышалось, и чувствовался подгорный простор. Здесь воздух был недвижный, тяжкий, затхлый; он мертвил звуки. Это была черная отрыжка кромешной тьмы, она не только слепила глаза, но отшибала память о цветах и очертаньях, изгоняла самый призрак света. Вечная ночь вечно пребудет, и нет ничего, кроме ночи.
