Этот лже-король Кориний, задержавшись, чтобы увидеть окончание битвы, с немногими своими людьми ускользнул из великого побоища и, как позже выяснилось, поднялся на борт в Аурватской гавани и с тремя или четырьмя кораблями бежал в море. Но большая часть их флота была сожжена там же, в гавани, чтобы ей не попасть в наши руки.
Господин мой отдал распоряжение подобрать раненых и позаботиться о них, как своих, так и чужих. Среди них был король Лакс, оглушенный ударом булавы или чем-то вроде этого. Его привели к лордам, пока те отдыхали поодаль на Скате, за пастбищами Кротеринга.
Он гордо и мужественно взглянул им прямо в глаза. Затем он говорит господину моему: «Возможно, это и болезненно, но не позорно для нас — быть побежденными после столь равной и столь великой битвы. Удача изменила мне лишь в том, что не позволила пасть в бою. Теперь ты, о Юсс, можешь снести мне голову за предательство, которое я совершил три года назад. И так как я знаю тебя за человека учтивого и благородного, не погнушаюсь я просить тебя о любезности: чтобы ты не медлил и сделал это прямо сейчас».
Господин мой поднялся, словно боевой конь после передышки. Он взял того за руку. «О Лакс», — говорит он, — «Я отдам тебе не только твою голову, но и твой меч», — и тут он протянул его ему рукоятью вперед, — «Что же касается твоего поступка в битве при Картадзе, то пускай время, что умеет обращать все в пыль, так же поступит и с воспоминаниями о нем. С тех пор ты показал себя нашим благородным противником, каковым мы тебя по-прежнему и считаем».
После этого господин мой приказывает отвести короля Лакса к морю и посадить его в лодку, ибо Кориний все еще держался у берегов вместе со своими судами, несомненно, надеясь, что удастся спасти еще кого-то из его людей.
Но когда король Лакс готов был отплыть, господин мой Брандох Даэй заговорил с большой беспечностью, будто ему случайно на ум пришла некая безделица. «Господин мой», — говорит он, — «Я никогда не прошу кого-либо об услуге. Лишь в ответ на оказанные любезности, думалось мне, ты мог бы пожелать выслушать мои слова к Коринию, ибо иного посланника у меня нет».
Лакс отвечает, что он с легкостью это сделает. Тогда его высочество говорит: «Передай ему, я не виню его за то, что он не дождался нас на поле битвы, когда она была уже проиграна, ибо это было бы слишком глупо и вопреки всем правилам военного искусства, и привело бы лишь к тому, что он распрощался бы с жизнью. Виню же я капризную Фортуну, что отделила нас друг от друга, когда нам надлежало сегодня быть вместе. Он вел себя в моих залах, как мне стало известно, скорее подобно свинье или грязной обезьяне, нежели человеку. Проси его сойти на берег перед тем, как вы отплывете домой, чтобы мы с ним свели свои счеты, и чтобы никто не стоял меж нами. Мы клянемся ему в мире, неприкосновенности и безопасном возвращении на корабли, если он одолеет меня или если я заставлю его молить о пощаде. Если он не примет это предложение, то он трус, и таковым и прославится на весь мир».
«Сударь, — говорит Лакс, — я в точности передам твое послание».
Выполнил ли он это или нет, отец, мне неведомо. Но если он это и сделал, то, сдается мне, послание пришлось Коринию не по нраву. Ибо, как только Лакс поднялся на борт его корабля, там подняли паруса, вышли в открытое море и скрылись прочь.
* * *
Молодой человек замолк, и все трое некоторое время молчали. Слабый ветерок колыхал листву дубрав Тиварандардала. За величавым Иглистым Кряжем садилось солнце, и все небо от края до края занялось закатным пламенем. Сквозь пестрые облака здесь и там проглядывали небеса, и лишь на западе меж облаками и землей открывалась огромная и ясная арка; лазурь неба словно пылала: столь чиста и глубока она была, столь насыщена теплотой — не слепящая полуденная голубизна, не роскошная и таинственная восточная синь приближающейся ночи, но яркая небесная синева, переходящая в зелень, — глубокую, нежную и хрупкую, словно дух вечера. Посреди этого просвета протянулась гряда облаков с острыми краями, словно зубья цвета тлеющих и потухших углей, то пламенная, то темно-стальная, простершаяся, словно иззубренный меч. Облака над аркой были бледно-розовыми, а в зените — словно черный опал, темно-синего и грозового серого цвета, усыпанные блестками огня.
XXVII
Второй поход в Импланд
Как лорд Юсс, которого было не отвратить от избранной цели, обрел там, где этого меньше всего следовало ожидать, поддержку в своем решении; и о плавании армады к Мюэльве по Проливам Меликафказа.
Когда они собрали этот урожай на Кротерингском Скате, догорали уже последние угли красного лета. Пришла осень, а за нею зимние месяцы, и в новом году дни опять стали удлиняться. И с первым дыханием весны гавани заполонили военные корабли в столь большом количестве, какого в прежние времена не видели в этих землях, и по всем деревням, от западных Островов до Бюланда, от Шалгрета и Кельяланда до мысов под стенами Римон Армона, собирались воины, кони и все боевые принадлежности.
Лорд Брандох Даэй приехал с запада в тот день, когда на утесах под Орлиными Воротами впервые распустилась сон-трава и примулы украсили березняки Гаштерндала. Он выехал рано и скакал быстро, и въехал в Гейлинг через Львиные Врата в полуденный час. Лорд Юсс был в своих личных покоях и поприветствовал его с большой радостью и приязнью. И Брандох Даэй спросил:
— Как дела?
А Юсс ответил:
— Тридцать кораблей и еще пять спущено на воду в Обзорной Гавани, из них все кроме четырех — военные ладьи. Зигга я ожидаю завтра с новобранцами из Кельяланда; Спитфайр находится в Аулсвике с пятнадцатью сотнями людей из южных земель; Волл явился лишь три часа назад еще с четырьмя сотнями. Всего у меня наберется четыре тысячи, включая корабельные команды и наших собственных охранников.
— У меня восемь военных судов в Стропардонском Фьорде, — сказал лорд Брандох Даэй, — все снаряжены и готовы. Еще пять в Аурвате, пять у Лорнагея на Морвее и три на миландском побережье у Стакрей Ойса, да еще четыре на Островах. И еще у меня шестнадцать сотен копьеносцев и шесть сотен конных. Все они готовы воссоединиться с твоими в Обзорной Гавани по мановению моей руки, лишь дай мне знать за семь дней.
Юсс схватил его за руку.
— Спина моя была бы незащищенной без тебя, — сказал он.
— В Кротеринге я не передвинул ни одного камушка, не вымел ни одних покоев, — сказал Брандох Даэй. — Это выгребная яма. Всех, кого я мог найти, я бросил только на подготовку. И вот, все готово.
Он резко повернулся к Юссу и с минуту взирал на него молча. Затем с серьезностью, что нечасто посещала его уста, произнес:
