— О Юсс, — сказал принц, — мы не хотели бы, чтобы впоследствии люди сказали: «В то время Демоны отправились в опасные колдовские земли и своей силой и доблестью вызволили лорда Голдри Блусско (или, если так суждено, окончили свои дни в этих славных поисках); но Гасларк и Ла Файриз не участвовали в этом, они попрощались со своими друзьями, повесили на стену свои мечи и жили тихой и радостной жизнью в Зайё Закуло. Так пусть же сотрется память о них».
Лорд Юсс некоторое время сидел молча, весьма растроганный.
— О Гасларк, — воскликнул он, наконец, — Я приму твое предложение без лишних слов! Но перед тобой, дорогой принц, я должен немного приоткрыть свою душу. Ибо, явившись сюда, ты не обязан проливать свою кровь в наших раздорах, да и мы лишь еще больше окажемся у тебя в долгу. И едва ли можно было бы винить тебя, если бы ты поносил меня последними словами, называя, как многие это делают, ложным другом и клятвопреступником.
Но принц Ла Файриз прервал его:
— Прошу тебя, прекрати, или весьма меня оскорбишь. Что бы я ни сделал в Карсё, это была лишь плата за спасение тобою моей жизни в Лиде Нангуне. Так что мы квиты. И не думай больше об этом, и не запрещай мне отправиться с тобой в Импланд. Но на Карсё я с тобой не пойду, ибо, хоть я и порвал с Витчландом, против Корунда и его родичей меча не обнажу, как и против моей сестры. Будь проклят черным проклятьем тот день, когда я отдал ее белую руку Корунду! В ней слишком много от нашего племени, сдается мне: ее символ — сердце, а не рука. Но, отдав свою руку, отдала она и сердце. Сколь чуден мир.
— Ла Файриз, — промолвил Юсс, — мы не столь уж легкомысленно относимся к своим обязательствам перед тобой. Но я должен продолжать свой путь, поклявшись страшной клятвой, что не сверну ни направо, ни налево, пока не вызволю своего дорогого брата Голдри из плена. Так поклялся я перед тем неудачным плаванием в Карсё, и был заключен в темницу, и вызволен тобою. Ни упреки друзей, ни несправедливые оскорбления, ни какая-либо другая сила не поколеблют меня в моей решимости. Но как только это будет выполнено, мы не будем знать отдыха, пока не отвоюем для тебя принадлежащее тебе по праву королевство Пиксиланд, а также много других добрых вещей в знак нашей любви.
Принц сказал:
— Ты поступаешь правильно. Если бы ты поступил иначе, я сам укорил бы тебя.
— И я тоже, — сказал Гасларк. — Думаешь, меня не печалит видеть, как принцесса Армеллина, моя прелестная юная кузина, бледнеет и чахнет с каждым днем? И все от печали и скорби о своем возлюбленном, лорде Голдри Блусско. Она была заботливо воспитана своей матерью, и ничто не считалось настолько дорогим или сложным, чтобы не быть сделанным по ее желанию, ибо полагала она, что создание столь благородное и совершенное невозможно изнежить сверх меры. Я считаю, лучше сегодня, чем завтра, а завтра лучше, чем послезавтра, поднять парус и отплыть к необъятному Импланду.
За все это время лорд Брандох Даэй не произнес ни слова. Они откинулся в своем кресле из слоновой кости и хризопраза, то перебирая свои золотые кольца, то крутя желтые завитки своих усов и бороды. Через некоторое время он зевнул, поднялся с места и стал лениво расхаживать взад-вперед. Он зажал локтями за спиной свой меч так, что кончик ножен торчал из-под одной руки, а украшенный драгоценностями эфес — из-под другой. Пальцы его выстукивали короткие мотивы на отворотах облегавшего его грудь богатого камзола из розового бархата. Когда он, проходя мимо высоких окон, шагал от освещенных участков к затененным и вновь выходил на свет, весеннее солнце будто ласкало его лицо и тело. Казалось, весна смеялась от счастья при виде его, своего сына, облаченного в столь красивые и изысканные наряды, но внутри до кончиков пальцев и до глаз наполненного огнем и жизненными соками, словно весенние почки, распускающиеся в рощах Бранкдала.
Наконец, он перестал расхаживать и остановился возле лорда Гро, что сидел чуть поодаль от остальных:
— Что ты думаешь, Гро, о нашем обсуждении? Ты за прямую дорогу или за окольную? За Карсё или Зору Рах?
— Из всех дорог, — отвечал Гро, — мудрый выберет ту, что не ведет напрямик. Ты великий скалолаз, потому взгляни на это так: жизненный путь есть высокий утес. Мне нужно взобраться по нему, иногда идя вверх, иногда вниз. Я спрошу, где проходит прямая дорога на такой утес. Да нигде. Ибо, если я стану подниматься прямой дорогой, это окажется невозможно, и мне останется взирать, как ты окольными путями достиг вершины. Или вот, вниз спуститься можно легко и быстро, но тогда не взбираться мне больше никогда. А ты, карабкаясь вниз окольным путем, обнаружишь мой бездыханный и неприглядный труп у подножия.
— Большое спасибо за твои «я» и «ты», — промолвил лорд Брандох Даэй. — Что ж, это весомый довод, подкрепленный хорошим и жизненным описанием. Как же ты истолкуешь свою максиму применительно к нашему нынешнему вопросу?
Лорд Гро поднял взгляд на него:
— Господин мой, вы хорошо со мною обошлись, и, дабы заслужить вашу любовь и приблизить ваш успех, я много думал над тем, как вам, демонландцам, лучше всего отомстить свои врагам. И, ежедневно размышляя над этим и рассматривая в своем мозгу различные возможности, я не могу придумать ничего помимо того, что кажется мне наилучшим, и состоит оно вот в чем…
— Позволь мне услышать это, — сказал лорд Брандох Даэй.
Гро продолжал:
— У вас, Демонов, всегда был один недостаток: вы не понимали, как зачастую выгодно вытащить змею из ее норы рукой другого человека. Рассмотрим ваше положение. У вас есть большие силы и на суше, и на море. Не слишком полагайтесь на это. Часто имеющий малые силы одолевает могущественнейших врагов, заманив их в ловушку своей хитростью и предусмотрительностью. Но подумайте и вот о чем. У вас есть нечто, более могущественное, чем вся ваша конница, копьеносцы, боевые ладьи, сильнее даже твоего собственного меча, господин мой, а ведь ты считаешься лучшим мечником во всем мире.
— Что же это? — спросил тот.
Гро ответил:
— Слава, господин мой Брандох Даэй. Слава о вас, Демонах, играющих в открытую даже со злейшими своими врагами.
— Тьфу! — воскликнул тот, — Это всего лишь наш путь в жизни. Более того, это, полагаю, вещь естественная для великих людей, в какой бы стране они ни родились. Предательство и двурушничество обыкновенно проистекают из страха, а это то, что, думаю, незнакомо ни одному человеку в этой стране. Что касается меня, то я считаю, когда великие Боги создают человека моего сорта, они помещают нечто меж его глаз, не знаю, что именно, нечто такое, на что обычные люди не смеют взглянуть без трепета.
