— Что с Ранхом? — спросила девушка у моддрон.
— В лазарете.
— А Итки?
— Кто?
— Красноглазый дэй'о.
— Спит на полу возле твоей постели, миледи. Я ему миску с кашей поставила.
Критиковать выбор Хелит никто не осмелился. Наследница Оллеса и Ястребицы, возлюбленная Отступника в своем праве. Хочет, заводит лошадь, хочет — гончую, а пожелает дэй'о приютить — никто не осудит. Вот моддрон Гвирис и относилась к пареньку, как к экзотическому домашнему животному. Пусть себе живет, разве кто возражает? Лишь бы не шкодил.
— Он поел?
— Аж за ушами трещало, — усмехнулась женщина.
— Это хорошо. Передай княжичу Аллфину — пусть к отцу возвращается.
— Непременно, миледи.
«Надеюсь, Сэнхан простит меня», — тоскливо думала Хелит, забираясь в огромную бадью полную горячей воды.
Аллфин множество раз представлял себе, что скажет отцу при встрече. Мысленно повторял доводы, каждый раз напоминая себе, что обязан держаться с достоинством, не показывать своего страха перед наказанием. Его жажда приключений и славы была утолена. Теперь следовало поступить так, как полагается.
Странное дело. Всё, что до сих пор казалось Аллфину пустой формальностью и дурацкими правилами вдруг обрело подлинный смысл и реальную цену. Он действительно виноват, но как сказать об этом отцу, чтобы не уронить ни его, ни своего достоинства? Как верно и недвусмысленно выразить степень своей вины и не скатиться к глупому и никому не нужному самобичеванию?
Княжич высоко поднял подбородок, сделал четыре широких шага от порога комнаты и опустился на одно колено. Взгляд на отцовы руки, скрещенные на груди, и ни на мизинец выше.
— Я — плоть твоя от плоти, я — кровь твоя и продолжение, признаю свою вину. Воля твоя наказывать и прощать, отец мой и господин, — ровным голосом произнес мальчик.
Только так — несколькими суровыми ритуальными фразами, за которыми спрятаны раскаяние, надежда и откровенность.
Сказать по правде, Сэнхан немного растерялся. Он ожидал всего чего угодно — истерики, пряток и даже громогласного обвинения в недостатке родительского внимания. Но только не соблюдения архаичного ритуала, которому Аллфина приходилось учить из-под палки. Но сын Финигаса взял себя в руки, чтобы не нарушить церемоний неуместными проявлениями родительских чувств, и ответил в том же духе:
— Ты — плоть моя от плоти, сын. Я прощаю твой жестокий и необдуманный поступок…
В конце концов, тир-галанскому князю жаловаться не приходилось. Из Галан Мая сбежал взбалмошный мальчишка, а вернулся — мужчина и боец. Именно эти качества увидел он, когда мальчик старательно прикрывал собой спину Хелит, воинственно выставив вперед, точно фамильный меч, жалкую палку. Аллфин настроен был сражаться не на жизнь, а на смерть, не взирая на усталость и страх. А значит, он прошел испытание на прочность. Пройдет еще немало времени, пока княжич станет достоин своих великих предков, прежде чем научится отвечать за поступки. Но первый шаг в этом направлении он уже сделал.
— Но знай, сын мой, ты будешь примерно наказан, дабы искупить свою вину, — добавил Сэнхан, с горечью понимая, что так никогда и не слышал этого окончания из уст своего отца.
Финигас никогда до конца не прощал своих сыновей, годами напоминая о былой промашке бесконечными упреками.
Проступок влечет за собой покаяние, покаяние — прощение, а наказание ставит точку и покрывает степень вины — таков естественный ход вещей. Но не для Финигаса.
Сэнхан серьезно и честно пожал руку своему мальчику, признавая за ним право быть услышанным и понятым. Право, которого они с Мэем всегда были лишены.
«Ничего, Рыжик, у тебя в жизни все будет иначе», — мысленно пообещал он сыну.
Все ошибаются в юности, да не все вырастают настолько, чтобы признавать ошибки и искренне попросить прощение.
Холод пропитал Хелит насквозь, точь-в-точь, как мед горбушку белого пшеничного хлеба, забытую в блюдечке с золотым сладким лакомством. Холод проник в каждый капилляр, забрался в каждую клеточку, и казалось, стал неотъемлемой частью плоти. Совсем как золотые когти, которые не желали сниматься с пальцев. Мешать, они не мешали, но и привыкнуть к их невесомому присутствию девушка никак не могла. Хотя смотрелось здорово, даже как-то стильно, что ли. Мэю бы понравилось…
Хелит гнала прочь любые мысли о его возможной смерти. Она сказала себе: «Он жив!» — и плотно закрыла доступ любым страхам. Испытанный метод из прошлой жизни. Если она будет бояться, то ничем и никому помочь не сможет. Страх уничтожает, потрошит изнутри, обессиливает, сковывает по рукам и ногам хуже цепей и кандалов.
Когда-то, там в другой жизни, после короткой, но яростной истерики над выпиской из истории болезни, женщина с темными волосами и карими с золотистыми крапинками глазами заставила себя встать с кровати, подошла к зеркалу и, пристально посмотрев на себя, официально объявила войну своей болезни. Войну на уничтожение: с раком, с жалостью, с ленью, со страхом. Она боролась, честно и бескомпромиссно, и не её вина, что битва оказалась бесславно проиграна.
Пускай теперь из тусклых зеркальных глубин смотрит на Хелит совсем иное лицо, пусть враг ныне другой, но душа…, душа осталась прежней, а значит, она будет бороться. Привычка, знаете ли.
— Хватит валяться, — сурово заявила моддрон Гвирис. — Так вот уснешь в горячей воде и потонешь. Давай я тебя помою.
— Я сама, — вяло воспротивилась девушка.
— Лежи, — ласково мурлыкнула домоправительница. — Справлюсь как-нибудь с твоими костями. Отдыхай и получай удовольствие.
О, да! То было истинное наслаждение. Самое большее, на что сподобилась Хелит за последнюю дюжину дней — растереться снегом, раздевшись до пояса. Приятного, само собой, в такой помывке мало. А у моддрон такие сильные и мягкое руки, мыло пахнет цветами, а вода горяча в самую меру, чтобы не обжигать, а греть, изгоняя из каждой поры грязь и холод.
— Что же нам делать с твоими волосами, уан? — печально вздохнула моддрон Гвирис.
Волосам и, впрямь, пришел… как бы это выразиться поприличнее — абзац. Копна длинных роскошных волос перепуталась, слежалась под шапкой, сбилась в колтуны.
— Придется срезать, — решила Хелит и, поймав на себе изумленный взгляд домоправительницы, утешила бедную женщину: — Не под корень, конечно. По плечи.
Моддрон не стала всплескивать руками, а тем более причитать и ужасаться во всеуслышание. Это дело среди женщин-униэн не в почете. Жалко, конечно. Таких длинных и пушистых кос по всему Тир-Луниэну бескрайнему еще поискать. Но иного выхода здесь не придумаешь. Не ходить же благородной деве нечесаной, словно бродячей грязнуле-нэсс.
