Ли-Мэй думает, что, если бы она действительно была решительной, она бы заявила, что та девушка, которая выросла у ручья недалеко от реки Вай, как и та, которая служила императрице при дворе и в ссылке, умерла.
Она бы оставила ее в прошлом, вместе с воспоминаниями, как призрак.
Это трудно сделать. Труднее, чем она ожидала. Возможно, это не должно ее удивлять. Кто может так легко отказаться от привычек и образов своей жизни, от способа мышления, от понимания мира?
Но дело не только в этом, решает Ли-Мэй, вытягивая ноющую спину. Она живет — и скачет — в хрупком, но очевидном состоянии надежды, и это все меняет.
Мешаг, сын Хурока, — неописуемо странный, иногда — почти не человек, но он ей помогает, из-за Тая. А его мертвые глаза не отменяют и не уничтожают его стойкости и опыта. Он убил лебедя одной стрелой. И у него есть волки…
Он возвращается к ней перед тем, как совсем стемнело.
Ли-Мэй сидит в высокой траве, глядя на запад. Ветер стих. Изогнутый месяц закатился. Она видит звезду Ткачихи. Есть песня о том, как луна проплывает мимо нее, потом плывет под миром в ночи и снова выплывает наверх и приносит послание от ее возлюбленного с дальней стороны неба.
Мешаг привез воду во флягах и седельную сумку, полную красных и желтых ягод. Больше ничего. Она берет воду, использует часть на то, чтобы вымыть лицо и руки. Ей хочется спросить о кроликах, о каком-нибудь другом мясе. Но она молчит.
Он садится на корточки рядом с ней, кладет между ними кожаный мешок. Берет пригоршню ягод. И говорит, словно она задала вопрос вслух:
— Ты могла бы съесть сурка сырым?
Ли-Мэй смотрит на него.
— Нет… пока нет. А что?
— Нельзя огонь. Шуоки. Еще лебеди, возможно, ночью.
Они их ищут.
Мешаг сказал, что она задает слишком много вопросов. Она не готова позволить этой части ее умереть или потеряться. Она берет ягоды. Желтые ягоды горькие. Она говорит:
— Можно… можно мне спросить, куда мы едем?
У него чуть дрогнули губы:
— Ты же уже спросила.
Ей хочется рассмеяться, но это слишком трудно. Она проводит рукой он своим растрепанным, стянутым сзади волосам. Ее отец так делал, когда пытался думать. Как и оба ее брата. Она не может вспомнить (и это грустно), делает ли так же младший брат.
— Я боюсь, — говорит Ли-Мэй. — Мне это не нравится.
— Иногда бояться следует. Имеет значение то, что мы делаем.
Она не ожидала, что всадник богю тоже так думает. Говорит:
— Мне лучше, когда я знаю, что ждет впереди.
— Кто может это знать?
Ли-Мэй морщится. Ей приходит в голову, что они ведут настоящую беседу.
— Я имею в виду лишь наши намерения. Куда мы едем?
Его уже стало трудно рассмотреть. Быстро темнеет. Она слышит старшего волка в траве, недалеко от них. Смотрит на небо. Высматривает лебедя.
Мешаг говорит:
— Недалеко отсюда есть катайский гарнизон. Сейчас спим, ночью поедем. Увидим его утром.
Она забыла о гарнизоне. Солдаты, стоящие на границах — здесь, на севере, на юго-западе или на западе вдоль Шелкового пути за Нефритовыми Воротами — катайцы редко думают о них. К тому же многие из них — наемные варвары, как ей известно, приехавшие из родных земель, чтобы служить императору на дальних рубежах.
Но не об этом она сейчас думает.
Рука снова поднимается к волосам. Она говорит:
— Но я не могу ехать к ним! Когда они узнают, кто я, они отвезут меня назад, к твоему брату. Ты должен понимать. — Она слышит, как повышается ее голос, пытается справиться с собой. — Император будет обесчещен, если они этого не сделают. Меня… меня послали в качестве невесты. Комендант гарнизона придет в ужас, если я появлюсь! Он… он задержит меня и отправит гонца за указаниями, и ему прикажут отвезти меня обратно! Это не…
Она замолкает, потому что он поднял руку в темноте. Когда она замолкает, ночь вокруг них становится очень тихой, слышен лишь шорох ветра в траве.
Мешаг качает головой:
— Все катайские женщины так много говорят и не слушают?
Ли-Мэй, прикусив губу, решительно молчит.
Он тихо произносит:
— Я сказал, что мы увидим гарнизон. А не поедем туда. Я знаю, что они отвезут тебя на запад. Я знаю, что они должны это сделать. Мы видим стены, поворачиваем на юг. Катайская крепость — наша защита от шуоки, они к ней не приближаются.
— Вот как! — говорит Ли-Мэй.
— Я тебя везти… — Он замолкает, трясет головой. — Трудный язык. Я отвезу тебя к Длинной стене. Если поедем быстро, это всего три дня.
Но Стена, думает она… Солдаты на Стене сделают точно то же самое, к какой бы сторожевой башне они ни подъехали. Она хранит молчание, ждет.
Он говорит:
— Тамошние солдаты тоже отправить тебя обратно. Я знаю. Мы едем сквозь Долгую стену в Катай.
— Но как? — Она не может сдержаться и видит, как он дергает одним плечом.
— Не трудно для двух человек. Ты потом видеть. Нет. Ты увидишь.
Она героически молчит. Затем слышит странный звук и понимает, что он смеется.
Он говорит:
— Ты так стараешься больше не спрашивать.
— Стараюсь! — отвечает Ли-Мэй. — Ты не должен смеяться надо мной.
Он становится серьезным. Потом говорит:
— Я проведу тебя через стену, сестра Шэндая. Недалеко от нее есть плоская гора. Гора Барабан, вы ее называете! Мы ехать… мы поедем туда.
Она широко раскрывает глаза.
— Гора Каменный Барабан, — шепчет Ли-Мэй.
Он везет ее к каньлиньским воинам…
* * *
Две женщины поклонились у высоких дверей в комнату Тая. Одна из них открыла дверь. Тай впустил Сыма Цяна первым. Женщины ждали в коридоре. Теперь они не опускали глаза. Было ясно, что они бы вошли, если бы он их пригласил. И также ясно, что ни он, ни поэт не получат отказа, что бы им ни вздумалось пожелать. Цянь улыбнулся женщине, которая была поменьше ростом и покрасивее. Тай откашлялся:
— Благодарю вас обеих. Сейчас я должен поговорить с другом. Как можно вас вызвать, если вы понадобитесь?
Они казались озадаченными. А Сыма Цянь объяснил:
— Они будут здесь, Шэнь Тай. Они в твоем распоряжении, пока ты не покинешь Ма-вай.
— О! — произнес Тай. Ему удалось улыбнуться. Обе женщины улыбнулись в ответ. Он осторожно прикрыл дверь. Два больших окна оказались распахнуты, шторы подняты. Было еще светло. Он не думал, что здесь они могут действительно уединиться, но не верил, что кто-нибудь захочет за ним шпионить. На маленьком, лакированном столике подогревалось вино на жаровне. Он увидел, что чашки, стоящие рядом, из золота. Тай был поражен. Цянь подошел к столику, налил две чашки. Подал одну Таю. Поднял свою, салютуя, и опустошил ее, потом налил себе еще.
