Веттели торопливо натянул свитер — на чердаке немилосердно дуло из всех щелей, зуб на зуб не попадал. И только потом заговорил снова.
— Лейтенант! Я понимаю, что вам не терпится отправить меня к праотцам, только имейте в виду, мы здесь не одни, — он хотел играть по-честному, для него это почему-то было важно. — За нами наблюдают минимум четверо свидетелей.
Фердинанд раскатисто рассмеялся, и глухое чердачное эхо вторило ему.
— Где же они, твои свидетели — прячутся за трубами? Блефуешь, капитан!
Веттели пожал плечами: наше дело предупредить, если не веришь — это уже твоё дело, главное, наша совесть чиста. Вслух он ничего говорить не стал.
— Надеюсь, ты понимаешь, что один из нас живым отсюда не выйдет? — продолжал лейтенант, он как всегда старался перехватить инициативу в разговоре. «Молодец, — мысленно похвалил Веттели, — действуешь по плану. По нашему плану».
— Неужели? — изобразил удивление он. — А я-то надеялся убедить вас признать свою вину и сдаться властям. Говорят, чистосердечное признание облегчает участь убийц, и виселица может быть заменена пожизненным заключением, а то и каторгой в дальних колониях, если судья проявит снисхождение и учтёт ваши старые боевые заслуги.
— Не притворяйся более наивным, чем ты есть на самом деле, капитан, — усмехнулся убийца. — Ни пожизненным заключением, ни даже каторгой меня не соблазнишь. Не так уж это заманчиво звучит, как тебе кажется. Нет, одно из двух. Либо повезёт тебе — ну, значит, такая моя судьба, либо повезёт мне, тогда ты станешь очередной ритуальной жертвой загадочного убийцы…
— А загадочным убийцей окажется Огастес Гаффин? — подхватил Веттели.
— И это тебе известно? Вот что значит хорошее образование! — скривился Токслей, так он пытался изобразить улыбку. — Между прочим, любопытно было бы узнать напоследок, каким образом ты смог на меня выйти? Я что-то упустил? — скрыть досаду ему не удалось.
— О, вы были безупречны, лейтенант! — заверил Веттели великодушно. — Вас подвели внешние обстоятельства — смерть Уильяма Годдара. Я случайно наткнулся на некролог и обнаружил, что у вас с покойным Мидоузом имелся один богатый дядюшка на двоих: вот вам и мотив. Дальше оставалось только учесть детали: ваше умение отводить противнику глаза, водить венефикар со скоростью пятьдесят миль в час… да-да, если бы вы этого не умели, не стали бы тогда, в первые дни нашей встречи, о такой возможности упоминать. Плюс ваша осведомлённость о памятном такхеметском происшествии. «Similia similibus solventur», верно? В общем, останься ваш родственник жив, я бы по сей день пребывал в счастливом неведении относительно вашей персоны, — подытожил он.
Токслей громко сплюнул в чердачную пыль. Пробормотал, обращаясь скорее к самому себе чем к собеседнику:
— Да, этот старый ублюдок сумел-таки мне подгадить напоследок. Дёрнул же его шайтан помереть! Не мог подождать месяц-другой, пока всё уляжется.
Ага, значит, Токслей дядюшку не убивал, значит, это добрые боги, наконец, спохватились, что в Гринторпе творятся безобразия и пора уже их пресечь! Приятно верить, что есть на свете высшая справедливость. Обнадёживает.
— Ладно, капитан, пусть так. Но доказательств-то у вас, конечно же, нет? — должно быть, из уважения к умственным способностям противника, Фердинанд опять перешёл на «вы», но голос его звучал снисходительно. Знал, что всё предусмотрел, и прямых улик против него быть не должно.
— Конечно же, нет, — охотно согласился Веттели. — Иначе я не стал бы здесь с вами мёрзнуть, а спокойно обратился бы в полицию.
Да, с его стороны это было верхом идиотизма, отправиться на чердак в одном свитере. Токслею-то хорошо, он с улицы, он в тёплом пальто. «Верхняя одежда будет стеснять движения» — рассудил Веттели, собираясь в бой, и куртка осталась на вешалке. Минут пять он радовался своему преимуществу перед противником, а потом понял, что ещё неизвестно, у кого оно и перед кем, потому что холод тоже стесняет движения — будь здоров! Вот что значит привычка воевать в жарких странах — не подумал, не учёл!
— …Так я и думал, — удовлетворённо, если не сказать, самодовольно кивнул Токслей. — Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Кому-то из нас двоих боги уже подписали смертный приговор. Живым я вам не дамся. И сами вы выйдете отсюда только через мой труп! — как видно, лейтенанту очень нравилась эта тема.
«Да поняли мы уже, поняли, одна речь не пословица!» — Веттели почувствовал раздражение. А сразу за раздражением — движение за соседней трубой: Токслей передислоцировался и готовился начать бой.
— Э-э! — вознегодовал Веттели. — А я?! Мне же тоже хочется прояснить для себя некоторые детали! Я на ваши вопросы честно ответил, так уж и вы того… уважьте приговорённого! — тут он на всякий случай поплевал через плечо — тьфу-тьфу, не накаркать.
Лейтенант понял, что первый его манёвр незамеченным не остался, и замер на месте. Рассмеялся почти весело:
— Хорошо, продолжим нашу беседу. Спрашивайте, капитан, от вас мне нечего скрывать, — и ввернул такую откровенную скабрезность, что Веттели вспыхнули уши: бедная, бедная Эмили, она вынуждена выслушивать ЭТО, да ещё и в обществе трёх незнакомых мужчин! Страшно представить, как ей сейчас неловко!
— У меня к вам несколько вопросов, лейтенант. Первое, просто в порядке уточнения: Мидоуза вы прикончили из-за наследства, я правильно понял?
— Из-за чего же ещё? — пожал плечами племянничек Фердинанд. — Уильям Годдар был мужем сестры моей покойной матери, своей семьи он не имел. Сколько себя помню, я был его единственным наследником. Давным-давно решённым считалось это дело, и завещание лежало у адвокатов. И вдруг нате вам — возвращаюсь я с полей сражений на родину и узнаю, что бумаги переписаны: половину движимого и недвижимого дядюшкина имущества с какой-то радости должен получить ублюдок без роду-племени! Якобы его отец был сыном дядюшкина кузена Мидоуза, признавшего своим ребёнка, рождённого портовой фотлской шлюхой. Уж не знаю, почему дядюшке пришло в голову его облагодетельствовать, не иначе, моча от старости в голову ударила. Разумеется, я не собирался делить фамильное состояние с этим малолетним… — слово, которое он употребил для характеристики бедного родственника, в присутствии женщин тоже не следовало бы произносить. — Я попытался — о, очень мягко! — намекнуть об этом дядюшке, но старый маразматик и слышать ничего не хотел, нёс какой-то бред о моральных обязательствах правящих классов перед простым народом. Ну и что мне после этого оставалось? Только самое радикальное решение проблемы, другого выхода я не видел. Вызнал, где именно дядюшка содержит своего подопечного, устроился в школу — это было проще простого благодаря нашему дорогому профессору. Ну, а дальше вы знаете.
