Она не решилась поднять голову, пока не стих шелест шелков по половицам дальних комнат. И удушливо покраснела, увидев черный цвет его рукава рядом со своей ладонью. Тарег-сама теперь сидел совсем близко.
- Я понял, о чем вы хотели меня попросить, госпожа. Я обещал исполнить любую вашу просьбу и намерен сдержать данное слово. Но... - тут князь вздохнул, - ...я боюсь, что вы можете отказаться от своего желания, узнав о моих обстоятельствах. Я незавидный жених, госпожа.
- Тарег-сама, я знаю, что вы...
- Дело не в этом, моя госпожа.
Она осеклась и задрожала всем телом.
- Прошу вас выслушать меня. И только потом принять решение.
Сидевшая на энгаве Айко видела их обоих в течение всего разговора.
Сначала, рассказывала она в ответ на жадное любопытство окружающих, Тарег-сама подошел и сел совсем рядом с Майесой-доно. И их рукава соприкоснулись.
А Майеса-доно подняла головку - и тут же нежно и стыдливо опустила глаза.
А Тарег-сама, глядя прямо перед собой, что-то сказал. Потом еще что-то. Он говорил совсем недолго, и каждое его слово, казалось, больно уязвляет Майесу-доно в самое сердце - и когда князь закончил свою речь, госпожа походила на увядший цветок в изящной фарфоровой вазе.
И она медленно поднесла рукав своей белой одежды к губам и что-то сказала, не решаясь поднять лица.
А Тарег-сама выслушал ее, кивнул - и молча поклонился. А потом поднялся и покинул комнату.
Ширма отодвинулась, и из-за нее выступила княгиня Тамийа-химэ, ослепительная в алом шелке шести слоев своего зимнего платья. Молча опустилась на колени перед Майесой-доно и поклонилась ей, как равной.
Так все во дворце узнали, что Майеса-доно поднялась в ранге и не является более служанкой. По имени дворца ей было присвоено имя Асаймонъин - правда, многие потом оспаривали это мнение Айко, указывая, что это имя госпожа получила лишь после рождения ребенка князя. А до этого события госпожу называли Иору-химэ, в память о том, что они с князем обменялись брачными обетами глубокой ночью.
Так вот, а потом произошло самое странное и любопытное.
Айко увидела, что Майеса-доно залилась слезами и снова упала на свое прекрасное лицо.
А княгиня медленно поднялась, сделала несколько неверных шагов по комнате - а потом овладела собой и выпрямилась.
Когда госпожа вышла на энгаву, а потом в сад, Айко подошла к ней, поклонилась и спросила, не нужно ли подать госпоже платок - ведь у Тамийа-химэ все лицо было мокрое.
И княгиня ответила:
- Нет, глупенькая, не надо. Разве я плачу? Это капли дождя стекают у меня по щекам.
тот же день, сразу после захода солнца
Дикие крики и страшный галдеж неслись со дворика, где сидели хурс-аль-самийа, сумеречники из дворцовой стражи. Сейчас их служило во дворце чуть ли не три десятка голов - и около дюжины сопровождало эмира верующих в Басру.
Проклиная невозможно длинный день, Абу аль-Хайр бросился на вопли. По обычаю, свободным от несения стражи воинам хурс запрещалось покидать отведенное им место дворца - не говоря уж о том, чтобы орать в голос. Этот отряд так и прозвали - хурс, немые, потому что их дело было не говорить, а исполнять приказы. Однако запертые во дворе сумеречники бесновались от скученности и невозможности вырваться за пределы его давящих стен.
Нынешняя стража состояла сплошь из аураннцев - недавно на границе случилась кровавая стычка, в которой взяли много пленных - и двоих недавно купленных лаонцев. Оно и к лучшему, что только двоих, лаонцы чаще дрались и ссорились между собой, хорошо еще, эта парочка была из одного клана. Впрочем, у них уже не было клана - вырезали.
Только общей драки нам сегодня вечером не хватало, думал про себя Абу аль-Хайр. От запаха крови они, что ли, перебесились: более двух сотен голов сегодня слетело в два длинных рва, и большую их часть отрубили равнодушные холодноглазые гулямы-самийа. В размокшем саду под ногами хлюпало - не только водой истекала разрыхленная под черными, мрачными кипарисами земля. Кстати, начальника дворцовой охраны, здоровенного черного евнуха, они тоже спустили в ров. А нового пока не назначили. Поэтому с орущими сумеречниками приходилось разбираться ему, опять ему - вездесущему Абу аль-Хайру ибн Сакибу. Ну да, топоча облепленными мокрой глиной сапогами, бормотал про себя он: ибн Сакиб там, ибн Сакиб здесь...
Перед задвинутыми двумя брусьями воротами маялись дежурные гвардейцы.
- Чего орут-то? - пропыхтел Абу аль-Хайр, подбегая.
- А шайтан их знает, зверюг ушастых, да проклянет их Всевышний, - пробурчал тюркского вида амбал, потирая потный нос под наносником шлема. - Как солнце село, так и заверещали.
- А может, господина хранителя ширмы позвать? - впал, как в ересь, в осторожное предположение Назук. - Он ить по-ихнему разумеет...
Для зинджа всякое должностное лицо становилось существом высшего порядка, к собственному племени непричастным - что сахиб ас-ситр есть самый что ни на есть сумеречник, Назуку в голову не приходило.
Изнутри в дверь заколотили - пока кулаками, но гвардейцы заметно попятились.
- Не надо звать господина Якзана, - резко отозвался Абу аль-Хайр.
В серо-желтые глаза полетучей смерти сегодня он мог и не смотреть. Фаррашей, наблюдавших за казнью и стаскивавших в кучу загаженные ковры, много и разнообразно тошнило. Пара шлепнулась в обморок - ханаттани, естественно, эти завсегда готовы изобразить страдание. Ну чисто танцовщицы, а еще говорят, что раньше из них вся Правая гвардия состояла... Абу аль-Хайр, сегодня насмотрелся на смерть - так что обойдется он и без ночной совы, странницы из мира мертвых...
- Открывайте! - скомандовал.
Брусья с деревянным грохотом поехали в сторону.
Вопли с той стороны попритихли.
В Сумеречном дворе Абу аль-Хайру еще не приходилось бывать, и потому ятрибец несколько замешкался.
Они стояли - повсюду. На желтых плитах привратного зальчика - в мятущемся свете факелов. На ступеньках - четко вырисовываясь белыми фигурами в ночной темноте двора. У крохотного фонтанчика - высокими лиловыми тенями.
Абу аль-Хайр почувствовал себя словно перед стаей ждущих котов: все морды, все удлиненные светящиеся глаза обращены к тебе. И только слабо двигаются под розовым пятнышком носа усы и распущенные, настороженные вибриссы.
- В чем причина беспорядка? Как вы смеете нарушать покой дома халифа непристойными криками?
В ответ каждый из стоявших во дворе и на ступенях сумеречников медленно поднял руку в длинном прозрачном рукаве. И показал ей вверх.
