«Скатертью дорожка», ― мрачно подумал Джавель, но сразу же растерялся, как только чиновник ушёл. Он же был стражем Ворот, не солдатом, а здесь была не Кишка с её знакомыми стенами и забитыми улицами. Он всегда ненавидел природу. Склоны перевала словно высокими призрачными стенами отгораживали его от остального мира. Он не хотел двигаться и, несмотря на шум битвы вокруг него, не собирался нападать на противника, которого не видел. Его боевой опыт ограничивался стычками с двумя-тремя нарушителями, какими-то юродивыми, которые пытались пробиться в Крепость. Джавель никогда ещё не убивал человека.
«Неужели я трус?»
Узники снова обрели дар речи, когда началось нападение, и теперь громко звали на помощь, настолько сильно напоминая стражнику о скотобойне, что ему хотелось зажать уши. Он хотел попытаться вытащить беременную женщину, но в темноте ничего не было видно, и им овладел страх. Он подумал о Келлере и о захваченных молодых девушках. Некоторые из них были изнасилованы: Джавель уже не мог не признать это. Одна из них, которой ещё не минуло и тринадцати, лишь рыдала навзрыд всю дорогу от Хэймаркета. Он подумал о тех разгульных ночах в Кишке, когда лениво размышлял, как поймает торговцев детьми, отдаст их в руки правосудия, станет героем. Но всегда поутру солнечный свет и похмелье рушили его грандиозные планы. Однако сейчас всё было по-другому. Творились тёмные дела, и утро уже не наступит. А под покровом темноты можно совершить многое.
Он вложил меч в ножны и вынул из-за пояса нож, застыв в ожидании. Стражи Ворот всегда держались вместе, и через несколько минут к нему, как и предполагалось, присоединился Келлер.
― Работаем в новых условиях, а, Джавель?
― Да, ― согласился тот. – Никогда не думал, что захочу вернуться на наш ночной караул у ворот.
Они постояли в молчании ещё пару мгновений. Джавель собирался с духом, чувствуя, как в его крови бурлит адреналин.
― У той клетки, кажется, дверь приоткрыта.
― У какой клетки? Я ничего не вижу.
― Вон там, слева.
Как только стражник отвернулся, Джавель сразу же напал на него сзади. Он был меньше, но быстрее Келлера, поэтому успел перерезать ему горло, вовремя отступить и не попасться ему в лапы. Келлер издал булькающий звук, ловя ртом воздух, и затем Джавель с радостью услышал, как его громадное тело с глухим стуком рухнуло на землю. Его сердце пело от наслаждения, на него будто снизошло озарение, наполняя храбростью каждую клеточку его организма. Что ему делать дальше?
Ответ пришёл незамедлительно: надо открыть клетки. Как и Королева в тот день на Крепостной лужайке, он отопрёт двери клеток и всех выпустит.
Джавель поковылял вдоль каравана, но наступил на ещё одно тело. Вокруг него по-прежнему шла битва, и на земле становилось всё больше трупов. Торн был прав: нужно было больше света.
Стоило ему подумать об этом, как он осознал, что видит тусклое янтарное сияние, освещавшее несколько пар сражавшихся и некоторые клетки на другой стороне полукруга. Кто-то запалил огонь. Дуайн наверняка разозлится, но Джавель почувствовал лишь облегчение.
В этот момент раздались по-настоящему пронзительные крики. Одна из женщин издала оглушительный визг, постепенно перешедший в ужасающий, сверхъестественный, непрерывный вой, который в конце концов заставил Джавеля резко закрыть уши ладонями. Он опустился на колени с мыслью: «Она непременно выдохнется». И, скорее всего, так и случилось, но нельзя было сказать наверняка, потому что внезапно разразились крики такой силы, будто в клетке собрались все женщины мира.
Повернувшись, страж Ворот увидел огонь и понял, что сделал Торн.
Четвёртая клетка слева была охвачена пламенем, дверь уже сгорела. Чиновник стоял в футах десяти от неё с факелом в руке, не отводя взгляда от огня, и Джавель узрел зло в этих светло-голубых глазах, не злобу, а нечто гораздо хуже: зло, рождённое от ущербного самосознания, зло, которое не воспринимало себя таким и потому могло оправдать что угодно.
Расчётливое зло.
Всё ещё продолжая кричать, женщины сгрудились у дальней стенки. Но огонь постепенно приближался к ним, дюйм за дюймом прокладывая себе путь по дну клетки. Сквозь деревянные решётки Джавель увидел, что две узницы уже горели. Одной из них была мать Уильяма и Джеффри: она сбивала пламя со своей юбки и звала остальных на помощь, но те, охваченные желанием спастись, не обращали внимания на её мольбы. Вторая женщина превратилась в горящий факел и являла собой тёмный корчащийся силуэт, жутко заламывавший руки. Через мгновение, показавшееся бесконечным, они повисли как плети, а её тело рухнуло как подкошенное. Лицо её почернело, став совсем не различимым, и продолжало гореть, распространяя пламя по полу клетки.
Вопли других женщин леденящей кровь какофонией звенели в голове Джавеля, и он знал, что до конца жизни будет слышать их. Они кричали не переставая, и у всех них, казалось, был голос Элли.
Он метнулся к вещам Бейденкуртов в другой конец вымершего лагеря. Хьюго всегда носил с собой топор. Оба брата первыми стояли на карауле, но в бою от этого орудия было мало толка. Пришлось разорвать мешок с оружием, отложить в сторону мечи и лук, прежде чем показалось тускло блестевшее лезвие мощного топора. Тот был слишком тяжёл для Джавеля, но всё же он смог его поднять, а, подбежав к клеткам, понял, что сможет и замахнуться им. Огонь уже перекинулся на волосы и лицо матери Уильяма и Джеффри. Её платье сгорело, и стражник какой-то частью своего разума, которой он всегда мог мыслить трезво и взвешенно в таких ситуациях, понимал, что ребёнок в её чреве уже погиб. Но даже пламя не могло сбить голос женщины, который продолжал вспарывать ночной воздух.
Джавель нанёс первый сокрушительный удар по прутьям. От них полетели щепки, но они выдержали.
«Мне это не под силу».
Он прогнал от себя эту мысль и замахнулся снова, не обращая внимания на то, что мышцы в его левом плече словно разрывались на части. Элли стояла рядом и с любовью смотрела на него: ещё задолго до женитьбы никто из них не задумывался ни о жребии, и ни о чём-либо вообще.
Воздух наполнился тошнотворной вонью от палёной шерсти и обугливавшейся кожи. Огонь опережал Джавеля в этой борьбе, который, хоть и понимал это, не прекращал наносить удары топором. Где-то в середине схватки умерла мать Уильяма и Джеффри: в какую-то секунду её крики оборвались, и в проблеске холодной решимости он захотел убить Арлена Торна. Но того уже здесь не было: бросив факел, он скрылся во тьме.
Женщины по-прежнему не отходили от дальней стены клетки, беспорядочно прижавшись к ней, но только находившиеся в задних рядах продолжали орать: дым накрыл стоявших ближе к огню узниц, которые теперь лишь надрывно кашляли. Юбки некоторых пленниц уже лизали языки пламени. У Джавеля слезились глаза, дым разъедал их, а его кожа, судя по ощущениям, была одним сплошным ожогом. Он ни на что не обращал внимания и продолжал наносить удары топором, который явственно пробил один из прутьев. Но всего лишь один. Было слишком поздно.
