Во-первых, вчера я добил книжку, и это само по себе круто. Я их уже шесть штук написал, а все равно каждый раз удивляюсь, что мне удалось закончить работу, свести концы с концами, поставить точку и вынырнуть на поверхность, жизнерадостно озираясь по сторонам: что тут без меня творилось?
Во-вторых, сегодня – вот прямо сейчас! – я выметаюсь с Пашкиной дачи. Я очень люблю этот дом и соседей, и весь дачный поселок, и окружающий нас подмосковный лес, но после того, как безвылазно просидел где-то пять месяцев кряду, увязнув носом в тусклом сиянии монитора, выбраться на волю – великое событие и настоящий праздник.
В-третьих, сегодня же вечером я еду в Вильнюс. И, честно говоря, одного этого события достаточно, чтобы улыбаться не просто до ушей, а гораздо шире, опрокидывая краями улыбки стулья и другие полезные предметы быта. Я люблю Москву, но так заработался, что за всю зиму выбирался туда всего раз пять, и в других обстоятельствах, пожалуй, с удовольствием задержался бы еще на недельку-другую, но я не могу пропустить начало виленского апреля; к тому же там Карл и Рената, которых я не видел почти полгода, моя мансарда на задворках Старого города и победно распахнувший пасть чемодан Хайди в самом центре комнаты, знаю я ее манеру неспешно разбирать вещи, так чтобы завершить процесс ровно за день до отъезда. А еще там телефон с разбухшим от сообщений автоответчиком, изношенные почти до дыр туфли для сна и любимое кафе на берегу, с веранды которого маленькая речка Вильня выглядит как море; строго говоря, она и есть море – но только для тех, кто еще не допил свой чай. К тому же завтра последний день лунного месяца, а в новолуние на Вильну всегда спускается туман, плутать в котором я люблю больше всего на свете. А теперь, выходит, я прямо в этот туман приеду и пойду от вокзала к дому через почти невидимый город, практически на ощупь, надо же, и ведь не нарочно подстроил, само так сложилось, а я люблю, когда оно само.
А в-четвертых… О-о-о, в-четвертых! От этого «в-четвертых» я сейчас, чего доброго, взорвусь, если не расскажу немедленно будущему подельнику, но сейчас всего девять утра, а в Праге, соответственно, семь, и что, спрашивается, делать в таких обстоятельствах человеку, который никогда никому не звонит раньше полудня?
Правильно, писать sms.
Пока варится кофе, я старательно пишу, то и дело спотыкаясь о мелкие кнопки телефонной клавиатуры: «Когда проснешься, позвони, у меня тут практически сон Колриджа,[45] ты упадешь», и нажимаю кнопку «Отправить» в надежде, что мой адресат проснется от любопытства.
Кьялар превзошел мои ожидания, позвонил практически сразу.
– Ты уже не спишь? – изумился я.
– Я еще не сплю. Какой, ради всего святого, Колридж? Ты в порядке?
Мой друг и всегда-то говорит по-русски с ужасающим акцентом, а после бессонной ночи его речь становится настолько неразборчивой, что телефонный разговор превращается в телепатический сеанс. Но я обычно справляюсь.
– Колридж – потому что я видел вещий сон. То есть мне приснился гениальный проект. Причем в моем сне это была твоя идея. А наяву, получается, будет моя. Короче. Мы с тобой перепишем «Гамлета». От имени всех действующих лиц, по очереди.
– Может получиться забавно, – согласился он. – А почему мы с тобой? Я не писатель. До сих пор ты вроде один справлялся.
– Зато ты датчанин. Главная фишка, что первое издание должно быть именно в Дании. Желательно в Эльсиноре, но, ладно, можно просто в Дании. На датском языке. Ты переведешь. И пристроишь, у тебя же там вся родня по издательствам.
– Угу, – без особого энтузиазма сказал Кьялар. И поспешно добавил: – По-моему, круто, просто у меня сейчас сил нет радоваться. Но я хочу участвовать.
– Ложись спать, – милосердно сказал я. – Самое главное я уже выболтал. Теперь меня не разорвет.
– Это очень хорошо, что не разорвет, – обрадовался он. И положил трубку.
А я допил кофе, вымыл чашку и пошел грузить в машину вещи – небольшой саквояж с моим барахлом и три огромных тюка с подарками. Одних только сочинений модного беллетриста Цаплина дюжина томов – а что делать, если вероломный Карл на него только что не молится. Впрочем, правильно делает.
– Лабас, Филипп Карлович! – приветствовал меня на выезде из поселка охранник Петр.
– Ола! – откликнулся я, высунувшись из окна чуть ли не по пояс. – Чешьч! Ахой!
И тогда Петр сделал ход конем:
– Бахталэс!
– Ох, Петр Семенович, а это по-каковски?
– По-цыгански, – гордо ответствовал он. – Внучка научила.
Здешний охранник не полиглот – может при случае худо-бедно объясниться по-английски и поиспански, как большинство людей, окончивших среднюю школу много лет назад, – и это все. Но Петра снедает благородная страсть коллекционера. Он собирает, записывает и заучивает наизусть формулы приветствий на разных языках.
Разудалому литовскому «лабасу» я его сам научил, блеснул эрудицией, порадовал старика, а это было непросто, всякие там «бонжур», «хелло», «добар дан» «гутен таг», «гамарджоба», «бон джорно», «шалом», «намасте» и даже китайское «ни хао» Петр узнал задолго до моего появления. Я оказался очень полезным знакомством: здешних старожилов и их гостей любознательный охранник давным-давно выпотрошил, а в его черном линованном блокноте осталось еще много чистых страниц. Я вошел в положение и взялся с энтузиазмом пополнять коллекцию. Благодаря мне в арсенале Петра появились татарское «исян мэ сез», эстонское «тере», ирландское «дя гуть», бретонское «дэмат» и армянское «барев дзес»; за зиму его коллекция украсилась португальским «боа тбрды», латышским «эиет свэицинааты», турецким «гюнайдын», «нга-ку-менекена нгана» на языке кимбунду, «джамбо» на суахили и одиозным голландским «хуй таг», а я все никак не мог успокоиться, продолжал расспрашивать знакомых и открывать словари в книжных магазинах – в те редкие дни, когда выбирался в Москву.
– О, вспомнил, – сказал я. – На западе Германии часто здороваются: «Мальцайт». Хотя в дословном переводе это означает «время еды».
– Немцы пожрать не дураки, – рассмеялся Петр. – Хорошее словечко, спасибо, Филипп Карлович. Саба эль хер![46]
Это традиционное арабское приветствие я самолично вывез несколько лет назад из Египта. И поэтому знаю правильный ответ:
– Саба эль фолль![47]
И Петр распахнул передо мной ворота.
Жверинас – район Вильнюса, до сих пор застроенный по большей части двухэтажными домами, окруженными палисадниками.
«Татарская пустыня» (в русском прокате «Пустыня Тартари», 1976) – фильм режиссера Валерио Дзурлини по одноименному роману Дино Буццати. И книга, и фильм наполнены ожиданием грядущей великой битвы при почти полном отсутствии действия как такового.
