Мимо проплыл пейзаж, озаренный ласковым сиянием солнца, полный гармонии и красоты. Это место излучало сверхъестественный покой. Можно было остановиться здесь, но любопытство и еще какое-то неописуемое чувство удержали шута. Потом пейзаж исчез.
Под следующей аркой была полутемная, роскошно обставленная комната, в которой женщина занесла кинжал над младенцем, лежавшим в колыбели. Все было предельно реальным — перспектива, воздух, наполненный пылью, перекошенные лица, сумрачные гобелены на стенах… Дилгусу показалось даже, что он слышит непрерывно длившийся крик ребенка. Он был полностью уверен в том, что стоит ему сделать шаг под арку — и картинка оживет, а младенец будет убит. Только горбуну не хотелось проверять это. Тот мир был слишком жестоким. Таким же, как его собственный. Дилгус устал, задыхался от жестокости. Дальше, дальше…
Любовники на берегу океана. Пылающий синий закат. Ослепительная дорога за горизонт. Большие яркие звезды, брошенные в бархат небес. Нежный шепот листьев, возникший в сознании Дилгуса. Два обнаженных тела, изъяны которых выглаживали матовые голубые лучи, застыли, слившись в хрупкую скульптуру, на которой блестели капли влаги. Кожа женщины была такой восхитительно гладкой и манящей, что шуту захотелось протянуть руку и дотронуться до нее.
Он знал, что тогда произойдет. Он останется там навсегда и всегда будет лишним, но хотя бы сможет смотреть на женщину, любоваться ею!.. Дьявольски извращенное и жестокое искушение!.. У Дилгуса закружилась голова. Что-то опять удержало его в безвременном потоке. Черная стена арки навеки закрыла отвергнутый им мир.
…Терраса, окруженная деревьями-свечами. Изящно сервированный стол. Экзотические фрукты на подносах, сплетенных из серебряных нитей. Фигура, непринужденно сидящая в кресле и опирающаяся одной рукой на подлокотник. Человек протягивал Дилгусу хрустальный бокал, наполненный багровой дымящейся жидкостью. Утонченный, великолепно одетый человек с ослепительной улыбкой и всепрощающим взглядом… Шут понял, что этот человек — дьявол во плоти. Но он был совсем не страшен и не претендовал на душу шута. Он не просил о преступлении и наверняка был бы прекрасным собеседником. Он приглашал в мир уюта и разума, хорошего вкуса и интересных впечатлений. В этом мире не было только вечной жизни или хотя бы надежды на вечную жизнь. Впрочем, Дилгус был уверен, что ее нет нигде. Поэтому он не принял протянутый бокал.
Еще одна арка. За ней — женоподобное чудовище, терзающее привязанного к столбу мужчину. Женщина-страсть, женщина-боль, женщина-смерть. Впрочем, мужчине нравилось это; ему нравилась боль и ему нравилось обещание наслаждения. Дилгус вдруг узнал в мужчине самого себя. Вернее, он мог бы быть таким, если бы не горб и преждевременная старость. Странный условный идеал, сыгравший злую шутку с его сердцем! Оно защемило от того, что он осознавал собственное уродство. Горбуну нестерпимо хотелось остаться здесь — и пусть его наказывает проклятая фурия; в конце концов, его судьба была намного злее, чем эта самка!..
Он сделал шаг в сторону, и картинка дрогнула, оживая. Но тут лицо Регины повернулось к нему, и широко раскрытые глаза уставились на него. Этот взгляд из потусторонней могилы стал цепью, удержавшей Дилгуса от следующего опрометчивого шага. Течение подхватило его и понесло дальше…
Мир пустоты. Никаких людей, никаких существ и соответственно — никакого зла. Все битвы давно закончились, все страсти давно отбушевали. Летаргия безграничной власти… Опустевшие замки, горы ненужных сокровищ, неуничтожимое искусство… Религия отыгравшего Бога. Брошенная колода. Отсутствие будущего и бессмысленность любых пророчеств. Это успокаивало разум и неприкаянную душу. «Выбирай, Дилгус!» — взывал умиротворенный прах. Тихо пересыпался песок вечности… Потом все было зачеркнуто черной завесой стены…
А вот корабль, плывущий к неведомым берегам. Дилгус мог бы быть его капитаном. Он снова молод, красив, его чресла наполнены похотью. Его ждут новые земли и темнокожие женщины, не знающие стыда. Непередаваемое ощущение свежести и молодости, стоившее во много раз дороже всего, что он видел раньше. Шут заплакал во тьме галереи, но сам не подозревал об этом. За мгновение радости, испытанной в голубом просторе, он отдал бы все. Даже… Оракула Востока. Сердце ныло от щемящей тоски по несбыточному. Впрочем… все могло сбыться в этом месте истинного волшебства. Дилгус разгадал тайну исчезновений.
Не было ничего удивительного в том, что Чилис затерялся где-то здесь. Галерея миров дарила столько искушений, манила такой красотой и таким уродством, что раздирала на части детскую душу, да и взрослую тоже.
Чилис, Чилис… Где ты бродишь теперь или где лежат твои кости? Обрел ли ты свой рай, к которому тебя неудержимо потянуло, и ты забыл обо всем?..
Вдруг Дилгуса словно ударило что-то. Он увидел под аркой свою комнату в восточной башне замка. Реальность, в которой ничего не изменилось. Все предметы остались на своих местах. Никаких сомнений — это была ЕГО комната в замке Левиур. Последнее искушение. Продолжить жизнь, начавшуюся с клетки, изуродовавшей тело. Жизнь, не обещавшую ничего, кроме страданий и, вероятно, бессмысленной смерти. Решать нужно было сейчас — приближался темный край арки, неумолимо зачеркивавший возможности. Дилгус сжал зубы, пытаясь справиться с болью. Требовалось редкое мужество, чтобы добровольно остаться стариком-уродом и согласиться доиграть заведомо проигранную партию.
Шут всегда считал себя трусом, прикрывавшим свою робость цинизмом и наглостью. Сейчас он тоже боялся. Но не герцога, шуремитов или оборотней. Он боялся самого себя — своих будущих сожалений, упреков, проклятий…
Закрыв глаза, он отогнал страх. Оракул Востока подрагивал в его руках. Он чувствовал, что это радостная дрожь предвкушения. Колдовское создание было бы радо вернуться в свой мир. Дилгус шагнул под арку, и двери вечности навсегда захлопнулись за его спиной.
Оказавшись в комнате, он стремительно обернулся, но увидел только стену с длинными рядами полок. Облачко потревоженной пыли оседало вокруг него…
Дилгус открыл большой ящик, в котором хранил свой секстант, и опустил в него земмурский сосуд. Лицо Регины медленно ушло в глубину. «Мне нравится темнота», — вспомнил он ее слова и закрыл крышку.
Шут прислушался к голосам и шуму, доносившимся со двора. Он запер свою комнату и отправился вниз. Посещение галереи забрало все его силы, и сейчас он был не в состоянии думать и вспоминать о ней.
Снаружи занимался рассвет. Вдобавок десятки факелов разгоняли сумерки. По двору замка метались разбуженные слуги герцога и одуревшие от собственного лая псы. В этой суматохе трупы, устилавшие плиты, выглядели вполне обыденно. Горбун увидел нескольких оборотней, стоявших возле герцогской кареты, а потом и самого герцога, хмурого, насупившегося, отдававшего отрывистые приказы.
