…Просчитались. Повелитель Душ не зря крошил собственную плоть, чтоб не расстаться с сознанием. Он отреагировал ещё быстрее, чем Ферекрус кивнул давнему приятелю, соглашаясь с его молчаливой просьбой?.. или приказом? Развернулся и наотмашь ударил вынутым из Пламеня кинжалом. Ферекрус оскалился, зажимая рукой располосованную грудь. И отступил, давая место наконец-то пробившимся сквозь барьер Лейм и Гельхену. Последний бросился ко вновь зажмурившейся девушке, стёр бегущую из её носа кровь, не удержался и провёл пальцами по тонкой нитке побелевшего шрама. После чего вытолкнул прочь за пределы пентаграммы, уже выплеснувшей большую часть заточенной внутри силы и информации — прямо в заботливые руки подоспевшего магистра.
Звезда вспыхнула, загудела, мелко задрожала, отзываясь на буйство, творящееся внутри. Гельхен что-то проорал, но сквозь пышущую энергией пентаграмму его было не слышно. И всё же золотой дракон понял: раззявил пасть, нагнетая огонь, дунул в ревущую пентаграмму, но пламя расплескалось о размытые контуры света, вновь выцветшего до белого оттенка. Тогда он подскочил и ткнул когтистой пятернёй прямо через сияющую преграду.
Не помня себя, Фелиша заорала, вырвалась из рук старика Канта и повисла на лапе дракона.
— Не смей! Слышишь? Никогда не смей!
Пламень зашипел, пятясь от звезды и заодно оттаскивая за окровавленную рубаху шипящую принцессу.
— Пусти меня немедленно!
Она с ужасом наблюдала за тем, как опадает силовая защита артефакта, как приходят в себя Феликс и Архэлл, ещё не понимающие в чём дело, но уже готовые ринуться на помощь. И не Диметрию… И как натягивает гудящую тетиву взошедший на лестницу Родомир, целясь в спину некроманта. И её брата. Кем бы не было это существо, раньше это был Диметрий, и Таша говорила, что не всё так плохо. Она никогда не врала, она была ясновидящей, неужели она не видела, что какой-то сбрендивший монстр украдёт тело её старшего брата? Раз смолчала, значит, "не всё так плохо".
Свечение распылилось хвостатыми искрами как раз в тот момент, когда Гельхен вырвал-таки из рук врага плотоядно скалящийся обломанным лезвием кинжал. Свистнула выпускаемая стрела, разрывая пространство. Она сумела пихнуть старика и вырваться, но остановить смертоносный подарок кентавра не успела. Да и не могла. Зато могла прыгнуть вперёд, закрывая его спину своей…
Кто-то провёл мокрым полотенцем по лбу. Брр, гадость какая. Ещё с тех пор, как она чуть не зажарилась в собственной спальне, ощущение чего-то мокрого и липкого на лице её нервировало. Она высвободила из-под одеяла руку и стащила раздражающую кожу тряпку. Кто-то тихонько усмехнулся, но вернул полотенце на место.
Фелиша открыла глаза. И тут же зажмурилась от яркого света, лившегося через окно прямо на кровать. Знакомая больничная обстановка лазарета — тихо и пусто, только тумбочки, застеклённые шкафы с массой колб и ланцетов и стойкий аромат болезней, невымываемый ни одной хлоркой. Даже пряный запах весны, льющийся с улицы, не освежает воздух, а словно пачкает его ещё сильнее, оставляя ощущение беспомощности и незавершённости.
Но прежде, чем она зажмурилась, взгляд выцепил сидящего рядом человека. Сердце забилось гулко и больно — он ужасно поседел с их последней встречи неделю назад и выглядел слишком усталым и больным, совсем не таким, каким привыкли видеть его окружающие. Горячая сухая рука легла ей на плечо и тихонько затряслась. Она не замечала раньше, как сильно трясутся его руки, только злилась и обижалась. Или они начали трястись совсем недавно?
— Па… — едва слышно прошептали пересохшие губы и глаза, всё ещё закрытые, нещадно защипало от сдерживаемых слёз, — папа, прости меня.
Трясущаяся рука с силой сдавила ей плечо, но она хотела, чтобы рука сжалась в кулак и как следует съездила ей по голове, и без того гудящей и будто набитой ватой. Она не справилась, не спасла Диметрия, не вытащила из той адской звезды Феликса, орущего от хлынувшей внутрь то ли силы, то ли информации, то ли ещё чёрт знает чего, что разрывало человеческое тело на части и не давало вспомнить даже собственное имя.
Он сгрёб её в охапку и из тёплых карих глаз заструились слёзы, смешивающиеся с её собственными.
…К тому времени, как Фелиша пришла в себя, наступило лето. Воины Янтарного края вернулись в столицу и успели опять уйти. Вместо погибшей Валенсии в сердце Нерререна заложили новый город, собственно, туда и отправился почти весь Янтарный гарнизон во главе с их новым предводителем — Вириелием: на поддержание вздрогнувших от хлынувшей после побега некроманта границ и в помощь юному принцу Архэллу, чья коронация должна была состояться сразу же по закладыванию последнего камня в городской стене. Никто так толком и не объяснил, как принцесса оказалась в Говерле и почему с тех пор прошёл почти месяц. Единственное, что она поняла из разговора с объявившейся однажды на пороге нимфой, смачно приправленного отборной руганью, проклятиями и стенаниями по поводу безвременно изгаженной любимой безрукавки — подумать только, ей же и пятисот лет не было! — это то, что в катакомбах храма она провела в общей сложности три дня, а домой её принёс Ферекрус, чьи сила и скорость едва ли уступали драконьей, а вот качеством полёта он Пламеня переплюнул, потому нёсся впереди с бессознательной девчонкой на руках, а дракон пыхтел сзади с магистром Кантом на горбе, взлетевшем туда раньше, чем кто-то что-то сумел сообразить.
— Впрочем, Пламень не сопротивлялся, едва ли он вообще хоть что-то соображал в тот момент, — Лейм без зазрения совести бухнулась прямо на хрустнувшие от стерильности простыни, тут же оставив на них грязный отпечаток от своего нового "делового костюма" — короткая кожаная безрукавка, наброшенная поверх мужской рубахи, неопрятно завязанной на тощем пузе практически морским узлом. Старые лосины заменили выигранные в кабаке на спор "кто победит хрупкую девушку" штаны, размеров на пять больше, чем нужно было Лейм. Брючины она укоротила на глаз тесаком с подвернувшейся на пути скотобойни, не слишком заморачиваясь точностью измерений и переживанием по поводу брызг крови на лезвии своих "ножниц" и, соответственно, на ткани одежды. Но самым её любимым атрибутом была повязка на повреждённом глазу, от которой шарахались все прохожие. Впрочем, они могли шарахаться и от тряпья, которое нимфа искренне считала одеждой. Глаз уже почти полностью зажил, но она по-прежнему таскалась с повязкой и ни в какую не хотела с ней расставаться. К слову, жёлтый звериный цвет каменная звезда выела, так же, как и сгладила единственный оставшийся клык, и теперь нимфа опять сверкала изумрудной зеленью и ослепительной улыбкой (в смысле, могла бы, если б захотела, но она предпочитала хмуро скалиться и вызывающе щёлкать языком по зубам, что в приличном обществе за хорошие манеры, даже с натяжкой на её трудное детство, никак не прокатывало). Возможно, поэтому Лейм и не хотела показываться в полной красе, став слишком похожей на людей. Даже волосы предательски потемнели, попробуй докажи прохожим, что ты не душевнобольная, а самая настоящая дикая нимфа.
