никогда не цветут, а деревья все в огне.
Я смотрела на старые фабрики каждый раз, когда проезжала по району. Раньше я пыталась представить, как они выглядели, когда строили Даллас, и удивлялась, как можно было допустить, чтобы что-то столь важное было разрушено.
Возможно, Гранит всегда был одним и тем же закопченным месивом. Но мне помогала мысль, что когда-то тут было красиво.
Билл остановился на светофоре в центре района, и я спрыгнула с заднего сиденья.
— До свидания, Билл! До завтра.
Он направился к фабрике по переработке отходов, где сбрасывал весь мусор Сапфира в машины для сортировки. Дороги были слишком узкими, а машины — слишком широкими. Чтобы передвигаться, ему приходилось перемещаться по лабиринту улиц с односторонним движением.
Я не хотела ждать лишние тридцать минут, которые требовались ему, чтобы спуститься и вернуться. Поэтому я решила идти пешком.
Воздух снаружи был влажным и густым. Моя маска визжала от первых вдохов, прежде чем вентиляционные отверстия приспособились с натужным свистом. Большие серые хлопья пепла падали надо мной — там, где клубы дыма собирались в едкой буре. Пепел мягко ложился на мою маску и волосы. Пробираясь сквозь него, я пыталась представить, что шла по снегу.
Я, конечно, никогда не видела снегопадов. В Далласе не бывало снега. Но я видела фотографии и ловила себя на мысли о том, каково было бы схватить горсть снега. Интересно, как пахнул замороженный воздух, какой он был на вкус.
Мне нравилось думать, что прогулка по лесу, пока мягко падал снег, была для души ледяной водой.
В Граните не было домов. Были только поместья Вишневой Гряды: обширный трехэтажный жилой комплекс с примерно сотней обшарпанных комнат. Меня всегда беспокоило название. Комплекс был расположен не у гряды, а посреди большой гравийной парковки. А вишневое дерево засохло бы в ту же секунду, как его корни коснулись бы пропитанной химикатами земли. Тем не менее, кто-то решил, что Вишневая Гряда — идеальное название.
Мне больше нравилось имя Ральфа: Страшная Гряда.
Страшно, потому что каждый раз, когда кондиционер набирал обороты, с потолка стекал ил. Страшно, потому что из-за пятен копоти на потертых кирпичных стенах казалось, что окна рыдали черными слезами. Страшно, потому что мне казалось, что я брала свою жизнь в свои руки каждый раз, когда поднималась или спускалась по ржавой лестнице — а я жила на третьем этаже.
Мои ботинки громко хрустели, пока я шла по гравию. Утром участок заполнялся мусоровозами, подметальщиками и прочими ремонтными ботами. Они сидели и ждали, когда солнце поднимется достаточно высоко, чтобы ударить по их солнечным батареям. Как только панели нагревались, они посылали поток энергии по проводам в батарею. Затем боты просыпались и начинали прокладывать свои маршруты.
Это было только после полудня. Участок сейчас был абсолютно пустым. Слишком тихим. Я плохо себя чувствовала, когда вокруг было слишком тихо — возможно, потому, что у меня не было ни минуты покоя с того дня, как я переехала в Гранит. Если Говард меня не тыкал, то у меня в ухе ревела какая-то машина.
Ночами, когда погода была в самый раз — когда кондиционер не пыхтел и обогреватель не шипел, — я молилась, чтобы крыса провалилась между моими стенами и начала царапать гипсокартон.
Иначе я не могла уснуть.
Вероятно, было бы полезно, если бы поблизости работали боты. Но все фабрики вокруг Страшной гряды были мертвы. В какой-то момент они перестали работать и были закрыты. Даже самовосстанавливающиеся машины рано или поздно сломаются — проблема в том, что никому не поручили их чинить.
В Далласе не было лотереи ремонтников, потому что кому нужны были еда и одежда, когда у нас были кинозвезды, верно? Это логика Нормалов. Ральф говорил, что они умрут с голоду, если не будут осторожны.
— И это тоже так глупо, — я вспомнила, как он разглагольствовал однажды ночью. — Половина этого материала просто нуждается в небольшом количестве масла или паре винтов. Я мог бы привести в порядок весь район, если бы мне дали чертов ящик с инструментами!
Но они не дали, потому что никто не думал, что Ральф мог это сделать. Они бросали на него один взгляд и думали, что будет чудом, если он сможет выскользнуть из постели по утрам, не говоря уже о чем-то более напряженном. Если бы я сказала им, что у него достаточно силы в верхней части тела, чтобы повернуть отвертку, они бы рассмеялись мне в лицо.
— Приветствую, Шарлиз Смит, — сказал Рекс, когда я оставила свой отпечаток.
Рексом я называла парадную дверь Страшной гряды. Он был коробкой динамика, приставленной к раме, и его голос звучал так, будто кто-то сшил его из кучи сломанных аудиоклипов.
— Сейчас девяносто три градуса. Двадцать процентов вероятности осадков этим вечером.
В Граните почти никогда не шел дождь. Видимо, смог действовал как своего рода защитный барьер от всего, что могло охладить нас. Он съедал большую часть облаков, прежде чем они успевали раскрыться, что было даже хорошо, потому что, когда, наконец, шел дождь, он всегда обжигал мою кожу.
И вряд ли дождь должен был обжигать.
Вестибюль Страшной Гряды был темным и совершенно пустым. Раньше на стойке регистрации работал лаборант. Я помнила, что на нем был такой же резиновый костюм и защитная маска, что и у медсестер в больнице, только вместо красного креста на груди у него была красная звезда и пушка.
Мы с Ральфом переехали в квартиру в день, когда нам исполнилось десять. Мы родились в одной группе, поэтому всегда продвигались вместе. Техник появился примерно в год, когда нам исполнилось тринадцать: у меня только был особенно плохой приступ, и я, наконец, возвращалась домой после недельного пребывания в лаборатории.
— Девочки слева, мальчики справа, — рявкнул на меня техник.
Когда я попыталась возразить, что мы с Ральфом всегда жили в одном крыле, техник покачал головой.
— Уже нет. Вы можете встретиться в общей зоне, но это все — приказ мистера Блэкстоуна.
Три с половиной года в холле всегда был техник. Выходные, праздники, весь день и всю ночь — рабочий стол никогда не оставался пустым более чем на секунду. Даже когда техники менялись, они не покидали территорию. Однажды ночью я попыталась вылезти из окна, и меня поймали, прежде чем я смогла пройти половину всего здания.
Именно тогда Говард перенес мою комнату на третий этаж.
Они держали нас взаперти до тех пор, пока нам не исполнилось семнадцать. И вдруг я пришла домой и увидела,
