— Отойди-ка. — Я засучила рукава и пошире расставила ноги, словно собиралась открывать саркофаг голыми руками.
— Ой, госпожа ведьма, а может, все-таки не надо? — обреченно пискнул оруженосец. — Вдруг святой Фендюлий возмутится, что вы без спросу потревожили его покой?
— Извинюсь и совру, что ошиблась крышкой. Выйди в коридор, если боишься.
Тивалий зажмурился и отвернулся. После парочки пассов крышка беззвучно сдвинулась в сторону, и я, подсвечивая себе факелом, с интересом склонилась над щелью шириной в две с половиной ладони.
— Неудивительно, что в замке нечисто, — пробормотала я, изучая внутренность глубокого мраморного ящика. — Фендюлий-то тю-тю…
Оруженосец подскочил как ужаленный. Впился в саркофаг такими вытаращенными глазами, что я всерьез обеспокоилась, как бы он их туда не уронил.
— Как?! А где же он?
Я пожала плечами:
— Полагаю, выехал на прогулку. У вас здесь нет случайно саркофага со святым конем?
Но Тивалий был не в том состоянии, чтобы воспринимать мои шутки:
— Какой ужас! Надо немедленно сообщить Верховному магистру!
— И признаться, что мы без приглашения вломились к Фендюлию в опочивальню? Не советую. — Я для верности еще раз заглянула в саркофаг. Святой, разумеется, не появился.
— Мы?! Это вы туда полезли!
— А почему ты меня не остановил?
От такого вероломства у парня отвисла челюсть. Возможно, через пару минут он и сумел бы дать мне достойную отповедь, но тут из коридора послышались чьи-то оживленные голоса. Лицо оруженосца, и без того не пышущее румянцем, приобрело нежный зеленоватый оттенок.
— О боги, это магистр Терен! Утром он обмолвился, что приведет в святилище нескольких паломников, нижайше испросивших разрешения помолиться в святом месте! Если он обнаружит вас здесь, он меня убьет!
Я вздохнула. Ведьму-то магистр не тронет — побоится, а вот парнишке действительно может влететь. Второго выхода из святилища не было, расставленные повсюду свечи освещали каждый уголок. Как на грех, в этом месте коридор не удосужился сделать ни одного изгиба, и, выйди я тем же путем, магистр меня сразу увидит. Плести заклятие невидимости было некогда, но кое-что я все-таки успевала.
Приняв решение, я не любила медлить и смело закинула ногу на бортик саркофага.
Оруженосец издал трепещущий стон, по тональности схожий с предсмертным. Оборачиваться и проверять, не хватил ли его удар от такого кощунства, времени не было. За правой ногой последовала левая, а с ней и все мои три с половиной пуда, плюхнувшиеся на живот. Крышка со щелчком встала на место.
В саркофаге, к моему огромному удивлению, оказалось весьма комфортно. Мраморные прожилки, снаружи угольно-черные, пропускали в гробницу тусклый голубоватый свет. Воздух и звуки проникали сквозь аккуратно высверленные в изголовье дырочки. Я перевернулась на бок и прислушалась.
Как раз в этот момент алчущие фендюлинских мощей паломники шумной гурьбой ввалились в святилище.
— Что ты здесь делаешь, Тивалий? — несколько удивленно, но без раздражения поинтересовался Терен. Я вспомнила его по голосу — высокий костлявый мужчина лет сорока, с черными вислыми усами, придававшими лицу унылый вид.
— А… я… принес святому Фендюлию свежие цветы! — нашелся паренек, ставивший на место вазочку.
— Весьма, весьма похвально. — Магистр благосклонно потрепал Тивалия по макушке. — Из этого отрока выйдет достойный муж, отважный и великодушный!
Паломники одобрительно загалдели. Судя по голосам, у саркофага их столпилось не меньше дюжины. Парень, не дожидаясь, пока магистр вспомнит о вверенной его заботам ведьме, поклонился и выскочил из святилища, прикрыв за собой дверь.
Паломники приблизились и обступили саркофаг со всех сторон. Магистр, заняв почетное место у меня, то есть у Фендюлия, в ногах, скромно кашлянул, привлекая общее внимание, и начал прочувственную речь:
— Братья мои! Вы видите перед собой величайшую реликвию и святыню — в этой скромной гробнице черного мрамора покоится основатель ордена Белого Ворона святой Фендюлий…
На несколько мгновений его голос потонул в восхищенных вздохах и шепотках. Меня так и подмывало поправить, что в данный момент тут покоюсь я, ничем не хуже, к тому же молодая и красивая собой. Кстати, черный мрамор в Стармине шел на вес серебра, святому грех было жаловаться.
— …образец благочестия, целомудрия, кротости и смирения, — входя во вкус, со все большим упоением вещал магистр, — а также прочих добродетелей, неисчислимых и неизмеримых, коих с избытком хватило бы на всех наших братьев! И даже когда я просто стою рядом с местом его последнего упокоения, я чувствую, как на меня снисходит благодать, а душа переполняется неземной радостью!
— Да, да, брат, мы тоже это чувствуем! — благоговейно подхватил нестройный хор.
— Иногда мне даже кажется, — с надрывом продолжал магистр, выжимая слезу, — что я слышу его дыхание…
Семь ушей одновременно приложились к крышке. Я инстинктивно замерла на вдохе, хотя отлично понимала, что сквозь увесистую мраморную плиту можно услышать разве что храп.
— Да! Я слышу его!!! — по прошествии напряженной минуты раздался чей-то экзальтированный вопль, заставивший меня вздрогнуть.
— И я! И я тоже! — загомонили паломники. Кто-то, возрыдав от счастья, пал на колени и начал биться лбом о боковину саркофага. Братья бросились его оттаскивать (больше радея о священной гробнице, нежели о лбе) и, воспользовавшись оказией, тоже стукнулись по разочку…
— Ну а теперь, — деловито прозвучал голос магистра, — пожертвуйте святому Фендюлию кто сколько может, и его благодать навсегда останется с вами!
Паломники охотно зазвенели кошелями. Деньги для передачи святому собирал магистр, и что-то подсказывало мне, что процент за посредничество мало отличается от общей суммы пожертвований.
Восторженный обмен впечатлениями потихоньку переместился в коридор. Магистр одобрительно похлопал Фендюлия по крышке, благодаря за сотрудничество, и вышел следом.
Выждав для верности пару минут, я вылезла из саркофага.
— А был ли Фендюлий? — задумчиво вопросила я портрет.
Кого-то он мне напоминал, но вот кого именно… Леший его знает, может, и был, но не здесь. Запаха тлена я в саркофаге не учуяла и, судя по идеальной чистоте стенок, оказалась его первым постояльцем. Похоже, святые фендюлинские мощи были всего-навсего приманкой для легковерных паломников с тугими кошелями. И знали об этом лишь единичные посвященные, скорее всего, магистры. Кто-то же изредка полеживал в «запертом» саркофаге, старательно сопя, вещая или просто подглядывая в щелочку…
