Когда гости немного пришли в себя, Бильбо пригласил всех на ужин. Тут уж взяли себя в руки даже испугавшиеся по–настоящему. Разве можно заставлять ждать себя, когда речь идёт о превосходном ужине! Хоббиты гурьбой устремились к столам, а некоторые особо приглашенные проследовали в большой павильон с деревом на семейное торжество. Таких набралось двенадцать дюжин — ровно гросс(вообще–то у хоббитов гросс — счетное число для скота и не очень–то годится для гостей); в основном — родня Бильбо и Фродо, несколько близких друзей и Гэндальф. Приглашения оказались у многих молодых хоббитов, допущенных к столу с родительского позволения (в Шире спокойно относятся к тому, что дети засиживаются допоздна, особенно если при этом представляется случай лишний раз поесть. Ведь на воспитание подрастающего поколения уходит столько провизии!).
Гросс состоял из Сумниксов и Умниксов, Туков и Брендискоков, Рытлов (родня Бильбо по бабушке) и Хрюклов (родня, наоборот, по дедушке), Кроттов и Пузиксов, были Помочь–Лямкинсы и Дудкинсы, Сдобкинсы и Бобровники, а также Большеноги. Многие могли похвастаться лишь очень отдаленным родством с хозяином, а некоторые и в Хоббитоне–то до этого никогда не бывали. Дерикуль–Сумниксов представляли Отто и его жена Лобелия. Вот уж кто терпеть не мог Бильбо! Но пригласительный билет, написанный золотыми чернилами, был так красив, а стол их кузена так известен, что отказаться было совершенно невозможно.
Все сто сорок четыре гостя предвкушали небывалый пир и если чего и опасались, так неизбежной послеобеденной речи хозяина. Бильбо ведь мог и стихами заговорить, а еще, после пары стаканчиков, бывало, заводил разговор про свои нелепые приключения в каких–то немыслимых краях. Однако, опасения опасениями, а пир превзошел все ожидания: богатый, обильный, разнообразный, он все продолжался и продолжался. Окрестные продуктовые лавки позакрывались на неделю, из них все было выбрано подчистую. Но как оно никуда не делось, а все было тут, на столах, убытка никто не понес.
Когда гости слегка осоловели, настало время Речи. Народ за столами пребывал в том приятном удовлетворении, когда можно лениво поковыривать любимые блюда, потягивать любимые напитки и не страшиться никаких речей, даже в стихах. Они были согласны выслушать что угодно и даже похлопать при необходимости.
– Дорогие мои! — начал Бильбо, поднявшись с места. «Слушайте! Слушайте!» — заорали все, и клич пошел гулять по рядам, нарастая и сопротивляясь собственному смыслу. Бильбо перешел под дерево и влез на стул. Свет от фонариков блестел на его сияющей физиономии, сверкал на золотых пуговицах расшитого шелкового жилета, и весь он был на виду у собравшихся. Одной рукой он помахивал в воздухе в такт словам, а другую держал в кармане.
– Мои дорогие Сумниксы и Умниксы, — начал он снова, — дорогие мои Туки и Брендискоки, Рытлы и Хрюклы, Пузиксы и Кротты, Помочь–Лямкинсы и Дудкинсы, а также Сдобсы!
– И Большеноги! — заорал старый хоббит из глубины павильона. Конечно, это был Большеног, его огромные, редкостно шерстистые лапищи покоились на столе, выставленные на всеобщее обозрение.
– И Большеноги, — согласился Бильбо, — и еще любезные мои Дерикуль–Сумниксы, которых я рад снова приветствовать в Засумках. Сегодня мне исполнилось сто одиннадцать!
– Ура! Долгих лет жизни! — послышались со всех сторон крики, сопровождаемые топотом под столами. Вот это правильно! Вот это Бильбо молодец! Так и надо! Коротко и ясно!
– Надеюсь, — повысил голос Бильбо, — вы веселитесь так же, как и я.
Оглушительные хлопки. Крики «Да!» (и «Нет»). Шум дудок, свирелей и флейт. Молодежь пустила в ход хлопушки, и обнаружила внутри маленькие, превосходной работы музыкальные инструменты. В дальнем углу юные Туки и Брендискоки, полагая, что дядюшка Бильбо уже закончил (а чего еще говорить–то?), составили оркестрик и завели веселенькую танцевальную мелодию. Эверард Тук с Мелиссой Брендискок наладились было сплясать на столе «Прыг–Дрыг» — танец милый, но несколько фривольный.
Но Бильбо еще не кончил. Отобрав дудку у ближайшего хоббитенка, он резко дунул в неё три раза. Шум поутих.
– Я не задержу вас долго, — крикнул он и вызвал гул одобрения. — Я собрал вас вместе для одного дела.
Что–то в его словах, в том, как они были сказаны, произвело впечатление. Стало еще потише, один–два Тука навострили уши.
– По правде, даже для трех дел. Во–первых, сказать вам, как я люблю вас всех, а сто одиннадцать лет — это слишком мало, когда живешь среди таких славных хоббитов.
Бурный взрыв одобрения.
– Половину из вас я знаю вполовину хуже, чем хотел бы, а другую половину люблю вполовину меньше, чем она того заслуживает.
Пожалуй, сказано было сложновато. Послышалось несколько жидких хлопков, пока остальные прикидывали, надо ли относиться к сказанному как к комплименту.
– Во–вторых, я хотел отпраздновать мой день рождения.
Снова восторг.
– Надо бы сказать: наш день рождения. Сегодня ведь мой племянник Фродо вступает в совершеннолетие и в права наследования.
Несколько снисходительных хлопков от старших и громкие крики: «Фродо! Ура старине Фродо!» от молодежи. Дерикуль–Сумниксы угрюмо гадали, как понимать слова «вступает в права наследования».
– Нам на двоих — сто сорок четыре, да и вас здесь столько же: один гросс, можно сказать.
Пожалуй, это была бестактность. Вдруг многие гости сообразили (а Дерикуль–Сумниксы в особенности), что их позвали только для ровного счета, как иногда в ящик с бутылками напихивают всякую ветошь, чтобы не звенело. «Гросс! — послышалось фырканье. — Довольно–таки вульгарно!»
– А еще сегодня годовщина моего прибытия на бочке в Эсгарот на Долгом Озере. Тогда–то я не вдруг и вспомнил о своем дне рождения, не до того было. Знаете, в пятьдесят один как–то не очень за этим следишь. Но ужин был хорош. Помнится, я подхватил тогда жуткий насморк и мог сказать друзьям только: «Бде очень бдиядно», теперь у меня нет насморка, и я скажу: — Мне очень приятно видеть вас на нашем скромном празднике.
Мертвая тишина. Многие чувствовали — от стиха теперь не отвертеться. Эх! Почему бы не кончить говорильню и не дать всем выпить за его здоровье! Но Бильбо не стал декламировать. Он продолжал Речь.
– В–третьих, и в–последних, я хочу сделать объявление — Последнее слово он произнес таким значительным тоном и так громко, что заставил напряженно выпрямиться всех, кто к этому времени еще мог сидеть. — Должен с сожалением объявить, что хотя, как я уже сказал, мне маловато ста одиннадцати лет, прожитых в таком приятном обществе, пора заканчивать. Я ухожу. Покидаю вас. Сейчас же. Немедленно. Пока!
