— Моё имя Первей Северинович, ясновельможный пан прокурор, — учтиво поклонился рыцарь. — В Киеве я по своим личным делам, сюда же меня привело одно очень странное обстоятельство…
Он изложил дело коротко и сжато — ровно столько, чтобы стала понятна суть. Приняв участие в судьбе несчастной девушки, пан рыцарь выкупил её долговые обязательств у злого и бессердечного ростовщика, намеревавшегося погубить бедняжку и её бабушку (в присутствии свидетелей, всё честь по чести), и среди полученных бумаг затесалась (ясное дело, совершенно случайно) одна посторонняя записка…
— … Эта случайно оказавшаяся у меня бумага показалась мне настолько странной, что я имел смелость побеспокоить вас.
По мере того, как пан королевский прокурор вникал в суть документа, лицо его меняло цвет — белый, пунцовый, слегка зеленоватый…
— Благодарю вас, пан Первей… Северинович. Вы совершенно правильно обратились прямо ко мне…
* * *
— … Ой, что делалось-то тама, что делалось! Собакой выл Еремей-то, пока волокли до возка!
Соседка честно старалась приглушить голос, сообщая важные новости, но возбуждение брало верх, и бормотание из сеней отчётливо доносилось сквозь закрытые двери. Первей усмехнулся. Как будто могло быть иначе. От судьбы не уйдёшь…
Тем более, когда судьбу эту тебе приносит в руке Исполнитель.
Ещё раз оглядев небогатые пожитки, рыцарь принялся аккуратно укладывать всё в дорожные мешки.
— Уходишь…
Мария стояла, прислоняясь к печке, сцепив пальцы рук в замок.
— Пора мне, — чуть улыбнулся Первей. Уложив последнюю вещь, затянул кожаную тесёмку горловины.
— Скажи… нельзя было их иначе? — внезапно спросила девушка. — У них Станька больной…
Первей внимательно ей посмотрел в лицо. М-да… До чего проницательные девки живут во славном граде Киеве, просто ужас…
— Он сам всё сделал, Мариша. Сам устроил себе судьбину. Я только помог… немного.
* * *
Дорога шла по опушке, дававшей поутру спасительную тень, но сейчас солнце поднялось уже достаточно высоко, и ощутимо жгло спину. Первей чуть усмехнулся. Дорога, опять дорога… Вся его жизнь — вязь дорог, без конца и края.
«А кто-то всю жизнь сидит в своей берлоге, не повидав в этой жизни ничего, кроме родного курятника и огорода» — вливается в мозг шелестящий бесплотный голос.
«Всё хорошо в меру… Слушай, эта девица задала прямой и честный вопрос. Сын за отца не ответчик»
«Когда как… Но сейчас он ответит только за себя»
«Он ничего не сделал, этот Станька…»
«Во-первых, сделал, и во-вторых, ещё больше замышлял»
Первей только кивнул, принимая к сведению. Всё правильно, всё верно. Не ему рассматривать меру вины, а равно и наказания. А уж после того случая, когда Приговор пал на никчёмного возчика…
«Ты полагаешь, что здесь решилась судьба этого ростовщика, и по совместительству предателя. А если я скажу, что вчера решилась судьба десятков тысяч людей? Жителей Подолии, которые не попадут в плен и не погибнут под татарскими саблями. А также самих татар, которых теперь встретят свинцом и железом»
Первей только головой покрутил.
«Нет, не привыкнуть мне к таким масштабам. Давай уже просто — ты говоришь, кого именно, а я режу»
Шелестящий бесплотный смех.
«Договорились. И всё же боевой магией тебе придётся заняться всерьёз, а не на уровне фокусов»
Первей вздохнул. Это правда. Вот и на этот раз не обошлось без ворожбы… Надо заниматься.
Когда это началось, Первей не сразу осознал свою силу, хотя Голос уже прямо намекал ему, что отныне его сила не только и не столько в руках, ногах и умелом мече. Главная сила — в голове, и надо только научиться ей пользоваться. Как? Не надо нервничать, Голос подскажет.
Повинуясь указаниям Голоса, на исходе дня Первей забрался в укромный уголок. Место было до того хорошо, что ни в сказке сказать, ни пером описать — опушка берёзовой рощи, и на самом краю могучая, многовековая сосна, каких теперь уже не сыщешь по всей Ржечи Посполитой. А перед восторженным взором рыцаря открывался бескрайний окоём, наполненный воздушной неги и какой-то невероятной успокаивающей силы — впрочем, всё в этом месте, казалось, было наполнено этой мягкой, древней, спокойной силой.
Повинуясь Голосу, Первей разделся догола и сел на мягкую траву, перемешанную с хвоей, толстым слоем покрывавшую землю под древней сосной. Он сел, скрестив ноги по-турецки, подставив развёрнутые ладони и всего себя под потоки солнечного света. Он сидел, ни о чём не думая, и ему казалось, что солнечные лучи пронизывают его насквозь, собираясь в области солнечного сплетения в некий огненный сгусток, наливающийся невиданной силой. Сгусток начал расширяться, затопляя его всего, проникая в голову… Взрыв! Первей вздрогнул и открыл глаза, в которых плавала призрачная зелень. Как будто в голове взорвался бочонок с порохом, ей-богу…
— Эй, малый, так-то тебе своих вшей не выжарить, однако.
Сзади послышался грубый смех. Первей обернулся — трое великовозрастных лоботрясов покатывались со смеху, глазея на голого дурачка, сидящего нараскоряку под деревом. Рыцарю вдруг пришла в голову мысль — вот и случай проверить, правда ли…
Он неумело сосредоточился, как учил Голос, добиваясь, чтобы по телу прошла волна дрожи, сменившаяся как бы холодком…
— А ну, ребята, давай-ка пописаем. Быстро, быстро!
Трое лоботрясов ещё пытались судорожно распустить гашники, но момент был упущен — холщовые штанины наливались тёмной мокретью. Глаза деревенских олухов выражали сильный испуг.
— А ну, бегом! И до хаты не останавливаться!
Когда топот ног затих вдали, Первей встал и начал не торопясь одеваться.
«Ты не должен расходовать свою ману так бестолково» — сухо напомнил Голос.
«Кого?»
«Ману, свою магическую силу. Её у тебя пока что кот наплакал, и она нужна тебе для другого. Я понимаю, ты должен был опробовать своё новое умение, но далее тебе всё-таки лучше беречь ману для серьёзных дел»
Рыцарь закончил натягивать сапоги, распрямился.
«Договорились. Всё будет так, как ты захочешь, дорогая»
И тогда Голос впервые за время их знакомства засмеялся, шелестящим бесплотным смехом.
«Хорошо, милый»
Да, точно, так и ответил. Шутка, это была такая шутка…
* * *
Дорога снова нырнула в лес. Лес был молодой, густой, как щётка, очевидно, выросший на месте заброшенных полей. Давно уже заброшенных — деревца вымахали высокие, толщиной в руку взрослого мужчины. Многие деревца уже погибли, не выдержав конкуренции со своими собратьями, наполняя лесок густым сухостоем, то и дело дорогу перегораживали лежащие поперёк жердины, и Гнедко, возмущённо пофыркивая, переступал через них, высоко вскидывая ноги. Неудобная дорога, а для пешего так и вовсе почти непроходимая.
