То была, разумеется, метка Гэндальфа, а старик и был тот самый маг Гэндальф, прославившийся по всей Хоббитании своим умением устраивать огненные потехи с яркими сполохами и густыми клубами дыма. Вообще-то были у него дела и поважнее, куда более трудные и опасные, но хоббиты о них ни сном ни духом не ведали. Им появление Гэндальфа сулило всего-навсего главное развлечение из числа припасенных на праздник. Вот чему так радовались хоббитята. «Гэндальф, Гэндальф, громыхни!» — кричали они, а старик улыбался. Его узнавали, хотя наведывался он в Хоббитон редко и надолго не задерживался: а вот фейерверки Гэндальфа своими глазами видели разве что древние старики, ибо «пламенного действа» маг не устраивал давным-давно.
Бильбо с гномами помог Гэндальфу разгрузить повозку. Потом господин Беббинс раздал хоббитятам по монетке, но вот ни шутихи, ни даже завалященькой петарды им, к величайшему их огорчению, не перепало.
— Бегите домой, — велел им Гэндальф. — Потерпеть осталось совсем чуть-чуть. — С этими словами он скрылся в норе, и дверь захлопнулась. Хоббитята постояли еще немножко, а потом горестно разбрелись по домам: им чудилось, что долгожданный праздник так никогда и не наступит.
Бильбо с Гэндальфом сидели в маленькой комнатке у открытого окошка, выходившего в сад. День клонился к вечеру: сад, разбитый на западном склоне Бугра, купался в ярких лучах солнца. Темно-красные львиные зевы, золотистые подсолнухи и настурции, казалось, так и норовили подобраться поближе да заглянуть в круглые окна норы господина Беббинса.
— Чудесный у тебя сад! — промолвил Гэндальф.
— Лучше не бывает, — подтвердил Бильбо. — И сад чудесный, и Хоббитон — отличное местечко. Да только вот пора развеяться…
— Выходит, ты не передумал?
— Нет. Да и с чего бы? Коли уж решил, надо действовать.
— Что ж, хватит об этом. Надеюсь, все пойдет так, как ты задумал, и сложится удачно для тебя и для всех нас.
— Хорошо бы. Вот повеселюсь в четверг! Я, кстати, припас для гостей шуточку.
— Интересно, кто смеяться будет? — проворчал, качая головой, Гэндальф.
— Поглядим, — беззаботно отозвался Бильбо.
На следующий день повозок прибавилось: одна за другой они длинной вереницей взбирались на Бугор и останавливались у ворот. И не успели хоббитонские сплетники всласть почесать языки: мол чужаков привечают, а наших и на порог не пускают, как из усадьбы посыпались заказы на всевозможные яства, пития и роскошества, какие только можно было отыскать в Хоббитоне, Заручье и во всей Хоббитании. Народ не находил себе места от нетерпения: все хором считали оставшиеся до Угощения дни да высматривали письмоносца в надежде на приглашение.
И чаяния оправдались: приглашения стали рассылать, да в таких количествах, что хоббитонская почта не справлялась с доставкой, а в Заручье дело обстояло и того хуже, так что пришлось нанимать доброхотов. С Бугра стекал поток посыльных, а на Бугор непрерывно несли сотни ответов, составленных на разные лады, коротких и витиеватых, но в каждом письме так или иначе говорилось: «Премного благодарим, непременно будем».
На воротах появилась табличка «ТОЛЬКО НАСЧЕТ УГОЩЕНИЯ». У всех сразу нашлось множества дел, связанных с Угощением, но это не помогло — проникнуть в Бебень было почти невозможно. Бильбо трудился не покладая рук: сочинял приглашения, проглядывал и подкалывал ответы, заворачивал подарки, а когда выдавалась свободная минутка, втайне от всех, кто ему помогал, занимался чем-то своим. Словом, в Хоббитоне господин Беббинс не показывался с того самого дня, как прикатил Гэндальф.
Как-то утром хоббиты увидели, что за ночь на просторной лужайке южнее парадных дверей усадьбы выросли многочисленные шесты — по всей видимости, для шатров. В склоне Бугра — том, что выходил на дорогу, — вырубили широкие ступеньки и возвели над ними большие белые ворота. Три семейства, проживавшие по соседству с лужайкой, позадирали носы и упивались всеобщей завистью. Старбень Гужни бросил даже притворяться, что работает в саду.
Затем принялись ставить шатры. В самом большом шатре поставили главный стол для хозяина, его родичей и близких друзей: этот шатер был так велик, что в нем поместилось росшее рядом дерево. Теперь оно возвышалось во главе стола, а с его ветвей свисали разноцветные фонари. Более всего хоббитов, однако, занимало не дерево, а громадная открытая кухня, возведенная в северном углу поля. Со всей округи, со всех трактиров и харчевен в Бебень вызвали лучших поваров, бок о бок с которыми суетились гномы и прочие чужаки, гостившие у Бильбо. Хоббитон изнывал от нетерпения.
В среду, точнехонько накануне Угощения, погода испортилась, и нетерпение сменилось тревогой и унынием. Но утро четверга 22 сентября рассеяло все страхи: тучи разошлись, засияло солнце, флаги заплескались по ветру, и началось веселье.
Что Бильбо замышляет нечто особенное, известно было давно, и все же этакого великолепия и тороватости от него никто не ожидал. Приглашенными оказались почти все жившие по соседству. А те, кого в предпраздничной суматохе пригласить забыли, пришли сами, так что обид, можно сказать, и не было. Были среди гостей и хоббиты из дальних уголков Хоббитании, и даже из-за ее пределов. Бильбо самолично встречал званых (и незваных) гостей у белых ворот и раздавал подарки всем и каждому; иные хитрецы, получив подарок, обходили Бебень кругом и снова становились в очередь у ворот, чтобы заиметь еще один. У хоббитов в обычае на собственный день рождения дарить подарки другим — не всем подряд, конечно, как Бильбо, и не особо дорогие, но обычай-то неплохой. По правде говоря, в Хоббитоне и Заручье подарки дарили круглый год — ведь на каждый день выпадал чей-нибудь день рождения, а потому каждый хоббит в тех краях всяко получал хотя бы один подарок хотя бы один раз в неделю. И это им нисколько не надоедало.
А Бильбо приготовил такие подарки, от которых и впрямь захватывало дух. Во всяком случае, у юных хоббитов — те на радостях чуть не забыли про угощение. Игрушки были просто чудесные, ладные да яркие, попадались среди них и воистину волшебные. Многие Бильбо позаботился заказать у гномов еще загодя, и они проделали долгий путь от самого Дола, от Одинокой Горы, до Хоббитона.
Когда же всех гостей встретили, приветили и провели за ворота, начались песни да пляски, музыка и игры, не говоря уж об угощении. Было три перемены блюд: чай, полдник и обед (вернее, ужин). К полднику и чаю гости собирались и чинно кушали все вместе, а остальное время ели и пили кому где нравилось и что хотелось, день напролет, с одиннадцати до половины седьмого, пока не настал срок огненной потехи.
