Проклятая тварь днем не только не спала, но и повела себя еще агрессивнее, чем ночью, кинувшись на меня с такой яростью, как будто это не она, а я загрызла дикого кабана на чужой территории и, невзирая на солнечный свет, жадно им лакомилась. Конечно, вурдалаки не упыри, с рассветом в летаргию не впадают, но, как и совы, до заката предпочитают отсиживаться в темном укромном месте. А выкуренные оттуда, бестолково мечутся по лесу, и не помышляя о сопротивлении. Кто бы ему об этом намекнул, а?!
Передние, а за ними и задние лапы внезапно разъехались в стороны — припорошенный снегом ручей промерз до дна, не выдав себя журчанием. Меня закрутило на широкой ледяной дорожке и вместе с ней швырнуло вниз, в заросшую лесом балку. Подняв облако снежной пыли, я с визгом распахала крутой склон и, чудом увернувшись от сосны, припечаталась к менее сговорчивой елке. Осовело покрутила мордой, расставив по местам съехавшие в кучку глаза, выкарабкалась из сугроба и неуклюже заскакала по дну балки, по грудь проваливаясь в рыхлый снег. Вурдалаку хорошо, у него лапы длиннее, да и бежать по чужим следам проще, чем прокладывать свою тропку.
На мое счастье, вскоре балку перегородил вывороченный ураганом ясень, макушкой прислонившийся к ее краю, а кончиками корней еще цепляющийся за основание одного из склонов. Потоптавшись на месте, чтобы примять путающийся в лапах снег, я сжалась в пружинистый комок и вспрыгнула на бревно.
Зубы лязгнули у самого кончика хвоста. Я торопливо поджала этот не жизненно важный, но чем-то дорогой мне орган и, глубоко засаживая когти в кору, пошкрябала вверх. Тут преимущество было на моей стороне — вурдалачьи когти не такие шипастые, и выпускать-втягивать их эта тварь не умеет. Как я и ожидала, он не сумел удержаться на обледеневшем стволе. По инерции сделал несколько скачков, всё больше заваливаясь набок, и спиной вниз булькнул в глубокий снег. Я не отказала себе в удовольствии приостановиться и полюбоваться фигурной дыркой, из которой доносился разъяренный рев и вылетали снежные комья. Кабы не шибко устойчивое положение, еще и пометила бы.
В сажени от края балки ствол раздвоился, превратившись в почти непролазную путаницу тонких ветвей. Я рискнула и прыгнула. Спасибо кустикам на склоне, иначе легкий недолет обернулся бы позорным скатыванием в охотно подставленную пасть. Я отчаянно заработала лапами, взбив свежий снег обратно в метель, искрящимися на солнце хлопьями уплывшую вниз и назад (рев сменился возмущенным отплевыванием). Кое-как выкарабкалась из овражной западни, на ровном припустив что есть духу. Прокушенное плечо горело, словно в нем засел серебряный наконечник, но боль только подхлестывала.
По ту сторону балки расстилалось поле с частыми вехами сухого осота, по дальнему краю обнесенное темным частоколом бора. Летом селяне пасли здесь коров и овец, подъедавших хорошую траву и обходивших колючки, которые от такой прополки благодарно вымахивали под три аршина и буйно цвели медвяным багрянцем, во вторую половину лета делая луг совершенно непролазным для людей и неудобным для хищников. Но сейчас половина осени уже подгнила и попадала, а остальные, хоть порой и цеплялись за мою встрепанную шкуру, сбавить скорость не заставили. Более массивному и лохматому вурдалаку они мешали намного больше.
Он нагнал меня уже возле самой опушки. Чуть не сбил с лап, но я в последний момент метнулась в сторону, оставив у него в зубах клок шерсти. Оборотень мельче, зато маневреннее вурдалака и — самое главное — благодаря своей второй ипостаси располагает куда большим арсеналом гадостей. Еще один прыжок, металлическое клацанье — и вурдалак взвыл, заплясал на месте, звеня прикованной к бревну цепью. Вот и пригодился медвежий капкан. Специально для дорогого гостя взвела, еще утром. Замаскировала не в пример тщательнее Реста, пометила со всех сторон, чтобы настоящий медведь не смел и подойти.
Не останавливаясь, только чуть сбавив ход, я побежала дальше, привычно петляя и сдваивая следы. Насчет вурдалака я не обольщалась, с нахрапа мне его всё равно не взять, отгрызет лапу и вырвется — вон, уже приступил. На трех, конечно, за мной не погонится, залижет и похромает в логово, отращивать новую. Но хотя бы пару недель в лесу будет тихо.
И за эти недели я должна отыскать его убежище. Кровь из носу, если хочу отделаться только ею.
Потому что, похоже, подтвердились мои самые худшие опасения.
Каюсь, с работы я сегодня удрала сразу после обеда, воспользовавшись отсутствием хозяина, поехавшего к родне в село. Отвела коня домой и, пока ленивое зимнее солнышко не успело юркнуть за горизонт, решила наобум побегать по лесу — авось наткнусь на свежие следы незваного гостя.
Ну и наткнулась, еле приковыляв домой уже затемно.
Паренек спал, клубочком свернувшись на постеленном в углу тулупе, — а может, притворялся. С первой же ночи он старательно делал, вид, будто не замечает моих уходов и возвращений. Уж и не знаю, что пугало его больше — моя нагота или живописно размазанная по ней кровь. Но руку даю на отсечение — подглядывал!
Впрочем, чего ее отсекать — того и гляди, сама отвалится. Кое-как натянув штаны здоровой рукой, я села за стол и, хмурясь, осмотрела плечо. Рана была глубокая, нехорошая. Человек добавил бы: ужасная. И рухнул в обморок. Края широко разошлись, кровь не текла, на дне розовела кость. Больно было даже пальцами пошевелить. Обычно стоило мне волевым усилием стянуть сосуды, как раны начинали заживать чуть ли не на глазах. Эта и не думала. Придется промывать, обрабатывать зельями, а то и соскабливать часть плоти, отравленной вурдалачьей слюной.
— Покажи, — тихо попросил колдун.
Я смерила его долгим, оценивающим взглядом, потом философски пожала плечами и пересела на стул возле постели. Подставила руку. Верес медленно пошевелил пальцами над раной, словно ощупывая невидимую корку.
— На нем был ошейник, верно?
— Стальными шипами внутрь, серебряными наружу, — буркнула я. — Встречались?
Он не ответил, сосредоточившись на ране. Защипало, из плоти проступила зеленоватая пена.
— Иди промой, только быстро. — Колдун устало откинулся на подушку, на лбу заблестели мелкие капельки пота.
Я сполоснула плечо над помойным ведром чистой водой из кружки. Жжение сменилось привычным зудом, рана начинала заживать.
— Себя-то чего не лечишь? — не глядя на Вереса, ворчливо поинтересовалась я.
— Себя сложнее, — вздохнул он. — Да, встречались. Как раз перед тобой.
Мальчишка, кажется, и в самом деле спал. Намаялся за день, ремонтируя крышу сарая, провалившуюся под тяжестью снега. Можно поговорить без помех.
