– Погоди, – сказала она, не оборачиваясь.
– Извини, нет времени, – Кнехт поднял оружие.
– Я должна тебе сказать, Эгон. Ты должен знать…
– …Что ты соврала мне про девочку?
Роза сжала виски руками, контуры ее тела вдруг расплылись перед глазами Кнехта, и он привычно зажмурился, чтобы стрелять вслепую, по одному чутью. Барро от окна прыгнул к креслу, но наваждение прошло так же быстро, как возникло.
– Уже неважно, – спокойно произнесла Роза. – Игра окончена, мой друг, игра окончена…
– Прощай, – шепнул Кнехт и очень по-будничному выстрелил ей в затылок.
– Пять минут, – сказал Барро, отворачиваясь к окну.
– Что это было? С ней?
– Ерунда какая-то. Если честно, не знаю. Может, она молилась так нашему мутантному богу, которого нет. О прощении грехов просила.
Кнехт нагнулся и сунул коммуникатор Розе под мышку, чтобы считать с чипа свидетельство о смерти.
– Какое решение по Ландау? – спросил Барро. – Сам понимаешь, в такой суматохе я не мог отследить, куда он намылился. Конечно, найти старика – пара пустяков. Но… Он ведь заплатил нам миллион! Тебе не кажется, что, говоря по чести, он выкупил у нас девочку?
– Я подумаю. Сказал уже: не исключено, это все к лучшему.
Кнехт подошел к Барро, взял с подоконника чудом уцелевшую вазу с цветами, швырнул букет на улицу, а воду вылил себе на голову. Подумав секунду, бросил вазу вслед за цветами.
– Хорошо жахнуло! – Барро огляделся, нашел на каминной полке еще одну вазу, схватил ее, выбросил цветы за окно и перевернул вазу над головой.
– Там нет воды, букет сухой, – сказал Кнехт лениво, садясь на подоконник.
– Три минуты сорок пять секунд, – предупредил Барро, швыряя вазу мимо Кнехта на улицу и запуская обе руки себе в волосы. – Там нет воды, но есть что-то подозрительно знакомое. О-па!
На ладони Барро лежал крошечный чип.
Кнехт на подоконнике одной рукой держался за левый висок, а другой растирал грудь в области сердца.
– Опять прихватило? – спросил Барро сочувственно.
– Как всегда. Отходняк. Ты нашел чип девчонки?
– Сейчас разберемся. – Барро прижал чип к коммуникатору и уставился на экран. – Ну естественно. Нашла место, где хранить. Все-таки Роза была редкая дура. Точнее, на редкость самонадеянная дура. Уж на что я самонадеянный дурак, а держу чип сына в банковском сейфе.
– Когда будешь вживлять?
– Вообще не буду. Стукнет парню шестнадцать, отдам ему – и пускай сам поставит куда захочет. Хоть в ухо. А ты своему уже?..
– Ты что, он маленький еще. Годам к пяти-шести поставим. В плечо. – Кнехт отпустил висок и, морщась, обеими руками массировал грудь. – Уф-ф, староват я для этой работы… Ничего, еще минуту – и побежим. Чего там про девчонку?
– Да, в общем, ничего по нашей линии. Мария ее зовут.
– А полное имя?
Барро стоял посреди комнаты над трупом Розы, смотрел на Кнехта и постепенно бледнел.
– Знаешь, коллега… – произнес он медленно. – К дому едет много машин «Скорой помощи». Пара-тройка проскочит сюда раньше, чем спецназ замкнет кольцо. Врачей просто не успели предупредить. И я думаю, ничего страшного не случится, если мы позаимствуем одну машинку. Вместе с экипажем. Поднимайся.
– Не могу пока.
– А я тебе говорю, отрывай задницу от подоконника. У нас две минуты. Ну-ка…
Барро подхватил Кнехта и поволок его из комнаты. Кнехт с трудом передвигал ноги и тяжело висел у напарника на плече. Впрочем, у него еще хватало сил ругать себя последними словами за слабость.
– Ты был великолепен сегодня, – пропыхтел Барро, стаскивая Кнехта вниз по лестнице. – Теперь держись. Я все сделаю.
Кнехт вдруг рассмеялся. Потом закашлялся. А откашлявшись, рассмеялся опять.
– Похоже, Роза не врала насчет заклятья. Ну, Роза… Ну, ты даешь! Наша сумасшедшая ведьма породила та-акую… Сумасшедшую ведьму!
– Заклятий не бывает, – отрезал Барро. – Не знаю, на что способна девчонка – Роза прикрывала ее изо всех сил. Может, она вообще нормальная! И уж заклятья она точно не накладывает, это я тебе гарантирую. И как нюхач своему командиру, и как мутант мутанту! Не бывает заклятий, понял?!
– А что бывает? – уныло поинтересовался Кнехт. – От чего я загибаюсь-то?
– У тебя банальный сердечный приступ, – сказал Барро, пинком распахивая дверь на улицу. – И ты не загнешься. Не позволю из вредности!
На улице было людно и шумно: наспех перевязанные израненные полицейские отгоняли от дома пострадавших, крича, что тут сейчас будут стрелять. Пострадавшие рвались внутрь спасать имущество.
– Все ходячие – ко мне! Бегом! – рявкнул Барро. – Взяли и понесли! Бегом! Раз-два, раз-два!
– Имя… – прошептал Кнехт, клоня голову на грудь. – Ты не сказал мне полное имя.
– Падай! – скомандовал Барро.
Множество рук подхватило Кнехта, и небольшая толпа быстрым шагом понесла его по улице навстречу сиренам «Скорой». Впереди, расчищая дорогу, топал здоровенный полицейский. Он шел молча, только грозно размахивал пистолетом, а свободной рукой придерживал свернутую челюсть.
– Имя… – шептал Кнехт. – Где ты, Габриэль, черт тебя дери… Почему ты не сказал мне имя…
– Да здесь я, здесь, куда я денусь! – раздраженно выпалил Барро. – Не знаю, что все это значит, не знаю, что между вами было, и вообще мне наплевать, это ваши дела… Внимание! Левое плечо вперед! Прямо! Стой, раз-два! Двери открыть! Выдвинуть носилки! Опускай! Так, всем спасибо, все от машины! Закройте дверь! Эй, ребята, у нас тут острый сердечный приступ. Полный вперед!
Медики набросились на больного так, будто от его спасения зависели их собственные жизни. Барро убрался в уголок, чтобы не мешать. «Скорая» развернулась на месте и, взревев сиреной, рванула вперед.
– Имя! – неожиданно сильно выкрикнул больной.
– Вот пристал с ножом к горлу! Элеонора-Мария Де Леон Кнехт, – сказал Барро. – Надеюсь, это поможет.
– Я вспомнил… – то ли простонал, то ли промычал Кнехт. – Понимаешь, я вспомнил! Роза затерла мне память… Улучила, наверное, момент, когда я расслабился… Но теперь я вспомнил… Это она перед смертью разрешила… Девочка… Наша… Моя… Как жаль, что ей придется умереть…
Ему надели маску.
Через несколько минут Барро сказал:
– Остановите. Мне здесь больше нечего делать.
Он вышел из машины, которая тут же унеслась прочь, и сразу увидел паб.
Естественно, лукового супа в меню не было.
Зато на одном из столиков лежали забытые кем-то темные очки. Вполне респектабельные.
* * *
С моря дул легкий бриз, и Мария Ландау плотнее запахнула пальто. Набережная была пуста. Набережная всегда оказывалась пуста, когда Марии хотелось побыть одной. Она любила свое одиночество, пестовала его, иногда просто упивалась им. Одиночество значило свободу и независимость. А когда тебе восемнадцать, и то, и другое стоит очень дорого.
