Я нашел холмы, уведенные сквозь кольцо, и отыскал, где мог находиться тот холм, над которым столь упорно зависала красная точка. Интересно, был ли там правда какой-то красный источник света, такой яркий, что я его увидел с темных небес? Впрочем, я заключил, что, коль скоро по мере приближения взгляда он не становился ярче, это была какая-то хитрая придумка, вроде воскового пятна на зеркале, которое не выходит из головы.
— И что это может означать? — спросил я, ткнув пальцем в символ региона. Я был более или менее уверен, что знаю ответ. В библиотеке моего отца на картах Анкрата мне попадались три похожих символа: Тень, Восточная Тьма, Шрам Кейна. Но, возможно, на юге они имели другие значения.
Рэдмон подошел к столу и склонился над картой.
— Земли обетованные.
— Обетованные?
— Земли нежити. Путникам там делать нечего.
Символы обозначали то же, что и в Анкрате. Они предупреждали о порче, оставшейся со времен войны Зодчих, пятнах от их ядов и тенях Дня Тысячи Солнц.
— А обет? — спросил я.
— Обет благородного Чена, разумеется. — Он казался удивленным. — Что, когда нежить уйдет, эти земли вернутся к человеку, их снова вспашут и засеют.
Рэдмон поправил на носу линзы для чтения в проволочной оправе и вернулся к своим конторским книгам на большом столе перед бесконечными рядами ячеек, забитых документами.
Я свернул свиток и взял его в руку, как жезл.
— Захвачу вот это — покажу лорду Роберту.
Рэдмон с болью смотрел, как я ухожу, словно я украл его единственного сына, чтобы тот служил мишенью для стрелковых упражнений.
— Буду беречь его, — сказал я.
Дядя мой обнаружился на конюшне. Он проводил там больше времени, чем где-либо еще, и, зная его сварливую жену, это можно было понять. От лошадей она чихала так сильно, что, казалось, глаза вылезали на лоб, по ее словам. Роберт обретал покой среди стойл, обсуждая родословные с конюшим и разглядывая поголовье. В замковых конюшнях у него было тридцать лошадей — все превосходных кровей, на них ездили его лучшие рыцари. Кавалерия квартировала отдельно от замковой стражи, в куда большей роскоши, как подобает людям титулованным.
— Что тебе известно об Иберико? — спросил я, подходя к нему мимо стойл.
— И тебе доброго вечера, юный Йорг.
Он покачал головой и потрепал по шее черного жеребца, высунувшего голову из денника.
— Мне нужно туда.
Он покачал головой — на этот раз подчеркнуто.
— Иберико — мертвая земля. Обетованная, но не дарованная. Ты туда не хочешь.
— Верно. Не хочу. Но мне туда надо. Так что скажешь?
Жеребец фыркнул и закатил глаз, словно демонстрируя раздражение Роберта.
— Скажу, что люди, которые проводят время в таких местах, болеют и умирают. Некоторых яд разъедает годами, других хватает на несколько недель или даже дней, у них выпадают зубы и волосы, их рвет кровью.
— Тогда я быстро.
За закрытым ртом сомнения пытались захватить мой язык.
— Там есть такие места, с виду ничем не примечательные, разве что совсем уж пустынные, где с человека кожа на ходу отваливается. — Дядя оттолкнул лошадь и шагнул ко мне. — Все, что там растет, искорежено, все, что живет, — противоестественно. Сомневаюсь, что в твоем случае необходимость превосходит риск.
— Ты прав, — сказал я. И он действительно был прав. Но когда это мир вот так просто делился на правильное и неправильное? Я дважды моргнул, красная точка смотрела на меня из темноты моих собственных век. — Я знаю, что ты прав, но я отнюдь не всегда склонен выбирать верный путь, дядя. Я исследователь. А тебя к чему-то такому не тянет?
Он почесал бороду, на обеспокоенном лице мелькнула ухмылка.
— Изучать что-то новое?
— Я должен рисковать по-глупому, пока молод, верно? Лучше сейчас, чем тогда, когда та маленькая девочка, что ты нашел для меня, вырастет и станет ожидать, что я буду содержать ее в шелках и роскоши. Если мои ошибки окажутся роковыми, найди ей другого мужа.
— Это не имеет никакого отношения к Миане. Тебе просто не следует этого делать, Йорг. Если бы я думал, что могу остановить тебя, сказал бы «нет» и приставил бы к тебе стражу.
Я поклонился, развернулся и ушел.
— Возьму мула. Не стоит рисковать хорошей кониной.
— О, в этом мы сходимся, — крикнул он мне вслед. — Не давай ему там пить стоячую воду.
Я вышел на свет. Холодный ветер с моря все еще бушевал во дворе, но солнце палило нещадно.
— Сначала загляни к источникам Каррод! — донесся до меня голос Роберта, когда я уже направился к себе.
— Каласади и Ибн Файед.
Имена казались экзотическими.
— Человек власти и властный человек. — Мой дед восседал на троне, где сидели графы Морроу, поколение за поколением, глядя на море.
Круг из стекла Зодчих, более крепкий, чем окружающие его стены, диаметром в три метра, показал нам Срединное море, которое пестрело белыми барашками волн, превращенное земным изгибом в лазурную бесконечность. За этой далью, за островами Корсаров, не дальше от нас, чем город Крат, лежал Рим и его владения.
Калиф Ибн Файед держал свой двор в сердце пустыни, но его корабли бороздили моря, руки мавров тянулись к этим землям, которые уже целую вечность переходили то к христианам, то к мусульманам. Матемаг Ибн Файеда Каласади, скорее всего, вернулся в тень трона калифа, дабы рассчитать оптимальное время для следующего удара и шансы на успех.
Далеко внизу волна ударила о скалу, но дрожь от нее не достигала комнаты, лишь мелкие капли усеивали стекло. Дважды в день туда отправляли мальчика-слугу с ведром и тряпкой, дабы ничто, кроме возраста, не затуманивало зрение моего деда.
— Четыре паруса, — сказал он.
Я видел лишь три. Торговое судно с красной кормой тяжело шло вдоль берега, чуть впереди — две рыбацкие лодки.
Дед заметил, что я нахмурился.
— Там, на горизонте.
Голос его и в старости остался мягким.
Мелькнуло что-то белое. Паруса какого-то судна дальнего плавания. Боевой корабль? Пиратский катер? Или плоскодонка из Египта, груженная сокровищами?
Я подошел ближе к окну, прижал ладонь к его холодной поверхности. Сколько веков назад оно было украдено и из каких руин? У Рэдмона в его продуваемой ветрами башне наверняка был свиток, хранящий эту тайну.
— Не могу допустить, чтобы они жили, — сказал я.
Калиф для меня — всего лишь имя, Каласади наполнял мои мысли. Человек чисел.
Дед рассмеялся, сделанная из китового уса спинка кресла поднималась над ним, словно брызги волны, ударившей об скалы.
— Ты собираешься затравить любого, кто тебя обидел, Йорг? Вообще любого? Как бы далеко он ни скрывался? Мне кажется, таким образом можно стать рабом случая, человеком, который вечно на охоте, которому некогда жить.
