Прижав меня напоследок, Рейес отпустил нас на подвиги.
- Где Дениз? – спросила я на ходу.
Меня вовсе не волновало, куда запропастилась мачеха, но хотелось подготовиться к ее торжественному появлению. От этих ее театральных выходов на сцену всегда подташнивало.
- На улице, - ответила Джемма. – Раздает приказы декораторам.
- Класс. Лишь бы держалась от меня подальше.
Уперев руки с наманикюренными пальцами в бока, Джемма укоризненно вздохнула:
- Чарли, ты должна пообещать, что ради Куки и дяди Боба сегодня не будешь ругаться с мамой.
- Чего?!
Да как она вообще могла такое ляпнуть? Неужели совсем мне не доверяет?
Выражение лица Джеммы ни на йоту не изменилось, и я сдалась. Моей сестре явно светит стать одной из тех строгих мамаш, которых боятся и тайком обсуждают все дети на площадке.
- Ладно, как хочешь. Я буду запредельно милой и вежливой. Пока не закончится свадьба. Как только кольца окажутся на пальцах, каждый сам за себя. В том числе и злые мачехи.
Джемма закатила глаза:
- Вам обеим просто позарез нужно походить на групповую терапию.
- Еще чего! – взбеленилась я. – За последние восемь месяцев эта женщина у меня уже в печенках сидит.
Дениз приезжала в монастырь несколько раз в неделю. И каждый раз у нее был новый повод. То она заметила, что у нас кончилась жидкость для мытья посуды, то просто хотела узнать, как у меня дела. Когда папа познакомился с Дениз, она работала медсестрой в педиатрии, и этот факт, видите ли, позволял ей вторгаться в мою драгоценную частную жизнь и заваливать меня вопросами. Как я себя чувствую? Какое у меня давление? Принимаю ли я витамины, которые она привезла? Не отекаю ли в конце дня? За всю мою жизнь она никогда не оказывала мне столько внимания. А если я и появлялась на ее радаре, то неспроста. Чтобы всего лишь на меня взглянуть, у Дениз всегда имелась веская причина. Наверное, не сглаживай папа острые углы, причиной которых становились заскоки и причуды Чарли Дэвидсон, бедняжке Дениз не к кому было бы обратиться. Видимо, вариант поговорить со мной она вообще не рассматривала.
- Ей одиноко, Чарли. – Джемма вся превратилась в сплошное сочувствие.
- Так пусть страдает от одиночества у тебя дома.
- Я работаю. А в офисе она мне всех клиентов распугает.
- Значит, здесь ей распугивать призраков можно? У меня, между прочим, тоже есть клиенты.
- Чарли, сейчас ей очень плохо.
- Я знаю. Чувствую ее печаль. Каждый раз, когда она появляется, я думаю только о папе, и от этого сердце кровью обливается. Пока она будет сюда приезжать, мое сердце так и будет валяться в осколках.
- Может быть, ее сердцу тоже нужна помощь?
- Однозначно. Но мне плевать.
- Не верю.
- А ты поверь. И вообще, как ты можешь ее защищать после всего, через что она заставила меня пройти?
- Может быть, ей необходимо твое прощение. Она знает, что поступила плохо.
- Поступила? – переспросила я, с каждой секундой раздражаясь все сильнее. – Ты так говоришь, будто она совершила один-единственный проступок. Плохо было все, что она делала, Джем.
Над Джеммой Дениз тряслась, как курица над яйцами. А со мной даже не пыталась сблизиться. Я получала только угрюмые мины и постоянные докапывания. Любая мать, родная или нет, которая пытается упечь дочь в психушку только за то, что та отличается от других детей, не заслуживает любви. Но я старалась. Годами из кожи вон лезла, чтобы быть похожей на Джемму. Чтобы хоть немного понравиться Дениз. Однажды я два дня готовилась к тесту по правописанию, чтобы получить «пятерку». Надеялась, что дурацкая бумажка окажется на холодильнике рядом с тестом Джеммы. Получив долгожданную оценку, я так радовалась, что всю дорогу от автобусной остановки бежала сломя голову, лишь бы поскорее показать свой успех мачехе. На полпути я упала, но до дома добралась целой и невредимой. Едва взглянув на лист с ярко-красной «пятеркой», Дениз отправила меня в мою комнату без ужина. За то, что, упав, я порвала рюкзак.
Той же ночью я украдкой пробралась в кухню, чтобы съесть хоть ложечку арахисового масла, и нашла свой тест в мусорном ведре. Через три секунды на меня снизошло озарение: мне никогда не завоевать любви Дениз. Она меня презирает, и точка. Трудно, когда единственная мать, которую знает маленькая девочка, не испытывает к ней ничего, кроме презрения. В семь лет это мощный удар по самолюбию. Забрав тест, я унесла его в свою комнату, разгладила, как смогла, и приколола к пробковой доске, на которой висели фотографии родной мамы, сделанные отцом, когда она еще носила меня под сердцем. До того, как умерла, подарив мне жизнь. Эти снимки и помятый тест служили напоминанием. Каждый раз, когда мне хотелось получить одобрение Дениз, я смотрела на мятую «пятерку» и передумывала. Лично мне кажется, что, смирившись с безразличием мачехи, я спасла себя от душевных переживаний, а ее – от разочарований.
- Она это знает, - настойчиво увещевала Джемма. – Знает, что вела себя неправильно. Единственное, чего она не знает, – это как с тобой поговорить и попросить за все прощения. Ты намеренно все усложняешь.
- Это я-то усложняю?! – обалдела я.
- Чарли, - сестра перешла на свой хваленый врачебный тон, мягкий и беспристрастный, - если не сесть и не обговорить все, что накопилось, не покопаться хорошенько в прошлом, проблемы не решатся.
Вечно Джемма забывает, что, как бы мягко и беспристрастно ни звучал ее голос, я чувствую все, что творится под маской спокойствия и терпения. Этот разговор всплывал снова и снова уже несколько недель. Хотя куда там! Скорее несколько месяцев. Я ощущала, как расстроена моя сестра. Теперь, когда Дениз вдруг разохотилась со мной сблизиться, Джемма жаждала нас помирить. Хотела, чтобы мы подружились и вместе ходили по магазинам.
Ей-богу, лучше я пешком пойду в логово адских псов.
- По-твоему, если мы с Дениз не засядем на несколько часов поболтать по душам, то проблемы, которые не решались десятилетиями, так и останутся не решенными? – уточнила я, изобразив чистейший ужас якобы от одной только мысли о страшных последствиях. А потом безразлично пожала плечами: – Я только за.
Отвернувшись, я пошла по ступенькам, давая знать, что разговор окончен, и услышала, как за спиной грустно вздохнула Джемма.
Кремация тела возврату не подлежит.
Табличка в похоронном бюро
Пока Куки и Эмбер в спальне наносили последние штрихи, я решила закончить свои приготовления в ванной и, ковыляя по узкому коридору, прямо-таки ощущала, как из стен монастыря сочится его история. Под ногами скрипели половицы. Легко представилось, каково здесь жилось монахиням двести лет назад. Ну ладно, с монахинями я загнула. Но в мыслях рисовались красочные картины того, как обитавшие в монастыре люди общались с коренными американцами, смотрели, как играют их дети, выращивали в садах овощи и фрукты. Должно быть, замечательную они вели жизнь. И наверняка все эти женщины – и монахини, и коренные американки, и местные фермеры – были очень-очень храбрыми.
