— Прости за то, что завидовал тебе, — глухо выдавил он. — Если нам суждено встретиться в иной жизни, ты снова будешь король, я же — только пес у твоих ног.
Низко склонившись, он губами коснулся рыхлой сырой земли, затем медленно встал и обратил взор к Тамаре. Ей знаком был этот взгляд, выражение неподдельной скорби, и она потупилась. Настал ее черед оплакивать друга, но не было слез. Рамчандра, перешагнув могильный холмик, обнял Тамару за плечи, и ее прорвало наконец. Когда самое трудное, первые рыдания, осталось позади, они медленно удалились по полузаросшей тропе в неуместно цветистые заросли.
— Кремация все же лучше, — заметил под конец пути Рамчандра. — Душе легче вырваться из бренных оков.
— Лучше земли ничего нет, — сипло отозвалась Тамара.
— Может, пора связаться с базой на Анкаре, чтобы высылали катер?
— Не знаю.
— А и верно, не след нам торопиться с подобным решением.
Радужные краски бесчисленных ламаб вокруг двоих землян то затенялись, то вновь вспыхивали под солнцем, то опять погружались в призрачную тень. Даже опираясь на твердую руку спутника, Тамара то и дело спотыкалась на ровном месте.
— С тем же успехом мы могли бы и завершить то, за чем явились сюда, — сказала она.
— Завершить, — эхом отозвался Рамчандра. — Этнологию сновидений.
— Сновидений, говоришь? О нет! Вокруг нас реальность. И порой куда суровее, чем хотелось бы.
— Такова природа всех сновидений.
Спустя три дня наступило время очередного рапорта базе, располагавшейся на Анкаре, внутренней планете системы. Там-то земляне, добравшись до этого удаленного уголка Галактики, и разместили главный экспедиционный центр, обслуживающий всех занятых исследованием окрестных планет. Сжато, как это и было принято в Этнографической службе, доложив о смерти Боба: «Несчастный случай, виновных нет», — они отключились, не желая выслушивать дежурные фразы соболезнований. Жизнь в Гамо без Боба продолжалась как и прежде. Женщины избегали поминать его при Тамаре, лишь старуха Бинира несколько вечеров подряд провела под стеной ее хижины, уныло выводя свои шаманские рулады — скрипучее легато незримого сверчка. Однажды на глаза Тамаре попались две юные танцовщицы, возлагавшие к порогу опустевшей хижины Боба охапку цветущих веток пандсу. Она решительно направилась к ним, но те, таинственно хихикая, тут же метнулись в ближайшие заросли. Вскоре пожар поглотил и саму хижину. В результате, видимо, детских шалостей с огнем — расследование проводить не стали — она выгорела дотла, а уже через неделю все следы свежего пепелища скрыла молодая поросль.
Рамчандра все дни и даже ночи проводил в компании стариков Гамы и Ганды, долбая гранит науки и накопив уже чертову уйму новой информации. По-прежнему нестройными рядами покачивали бедрами танцовщицы гучейи и колыхали пышными бюстами солистки зиветты — под как и прежде заунывный хор благодарных зрителей:
«Ай-вей, вей, ай- вей, вей…» Как всегда кусты вокруг деревенской танцплощадки кишели совокупляющимися в светлых сумерках парочками. Охотники как обычно гордо возвращались домой с богатой добычей, подстреленные поро, точно молочные поросята, болтались у них на длинных шестах. Рамчандра объявился лишь на двенадцатую после гибели Боба ночь. Он пришел, когда Тамара пыталась перечитывать какие-то старые записи, — с равным успехом она могла бы листать и пустые страницы: голова раскалывалась, строчки плясали перед глазами, слова теряли смысл и ничего не означали. Гость встал у двери — тихий и незаметный, словно не человек, а тень человека, — и Тамара встретила его замутненным, бессмысленным взором. Рамчандра пробормотал что-то пустое о неизбывном одиночестве, а затем — темный силуэт на фоне светлых сумерек — добавил:
— Это точно внутренний огонь. Словно аутодафе изнутри. Только душа не освобождается, а тоже горит…
— Входи же, чего стоишь, — сказала Тамара.
Спустя несколько дней, снова ночью, они беседовали, лежа рядом в потемках, и снова под аккомпанемент барабанной дроби дождя по тростниковой кровле. — …Как только увидел тебя впервые, — сказал Рамчандра. — Честное слово, в тот самый день, когда мы познакомились в столовой базы на Анкаре.
— А по твоему поведению тогда этого никак не скажешь, — заметила Тамара, томно улыбаясь.
— Я испугался самого себя, — признался Рамчандра. — Стоп, сказал я себе тогда.
Нет, нет и нет, хватит, мол, с меня жены-покойницы, в жизни человека такое не повторяется, в эту игру не играют дважды. Лучше уж всегда лелеять память о светлом прошлом.
— Но ведь ты и теперь не забываешь ее, — прошептала Тамара.
— Не забываю. Однако теперь я в силах сказать «да» и ей, и тебе. Да… Да. Да!
Послушай, Тамара, ты сделала меня свободным, твои руки, твои ласки освободили меня. И вместе с тем связали, опутали по рукам и ногам. Никогда в жизни я больше не буду свободен, никогда не перестану желать тебя и не желаю переставать…
— Как просто все стало теперь. И как сложно было прежде. Что-то стояло между нами…
— Мой страх. И ревность.
— Ревность? Неужто ты ревновал меня к Бобу?
— О да. — Голос Рамчандры дрогнул.
— Ох, Рам, да я и помыслить… С самого начала я…
— Морок, — перебил он шепотом. — Наваждение.
Тепло мужского тела под боком, чертовски уютно, а Боб стынет там в холодной своей могиле. Огонь лучше земли… Тамара вздрогнула и проснулась — Рам, ласково поглаживая ее по щеке, тихо приговаривал:
— Спи, усни, родная моя, спи, любимая, все хорошо, все будет хорошо…
— Что? Где я? Что такое?
— Всего лишь дурной сон.
— Сон. Ах, да, сон! Только вовсе не дурной, просто чудной какой- то…
Дождь уже перестал, и свет газового гиганта в небесах, просеянный сквозь плотные облака, молочной дымкой стелился по укромным уголкам хижины. На этом мглистом фоне Тамара отчетливо видела лишь орлиный профиль Рамчандры да темные его кудри.
— И о чем же?
— Мальчик, молодой человек… Нет, все же подросток, тинейджер — лет эдак пятнадцати. Стоит прямо передо мной. Но занимает в то же время как бы все пространство вокруг — так что ни мимо пройти, ни кругом обойти. И все же — самый обыкновенный парнишка, наверняка даже очкарик. Таращится на меня, эдак подслеповато мигая и щурясь, тупо пялится и повторяет, как попка: «Били меня, били меня…» И мне вдруг становится до слез жалко его, я спрашиваю — кто, мол, да за что? Но он заладил свое как заведенный: «Били меня, били меня…» И тут я проснулась.
— Били меня? Любопытно, любопытно… — сонно пробормотал Рамчандра. — Били меня…
