Ирвингу нравилось входить в голубую воду бассейна, зная, что он делает это первым. Нравилось нестись по хитро закрученной трубе, вылетать из нее и плюхаться в воду, поднимая тучи брызг. Нравилось сидеть на бортике бассейна для малышей, смотреть, как бьет вода изо рта пластмассовой яркой змеи, свернувшейся кольцами на бортике. И мечтать ни о чем, спустив ноги в воду — она тут всегда была теплой, как парное молоко.
Нравилось заниматься сексом в круглой чаше с бурлящей водой. Лена называла ее джакузи. На самом деле это была часть бассейна, отгороженная стенкой высотой по грудь взрослому человеку и снабженная нагнетателями воздуха. Ирвинг никогда раньше не занимался сексом так много и с удовольствием. Ушла торопливость и ненасытность, сменившись изощренностью. Лена была мила и покорна. Ирвинг чувствовал, однако, что тупеет от наслаждения, растворяется в нем.
В тот вечер Ирвинг появился на площади перед аквапарком один, и на полчаса раньше обычного. Площадь уже была пуста. В Боровичах ложились спать рано. Фигуры покорителей космоса казались какими-то особенно мертвыми в синеватом свете фонаря. Сурово чернели впадины глаз на серебряных лицах космонавтов.
Ирвинг остановился у клумбы и закурил, рассматривая скульптурную группу. У красного гранитного постамента были отбиты углы. Космопроходцев было трое. Их могучие фигуры давали ясно понять, что дорога к звездам будет проложена благородным физическим трудом, а не протиранием штанов в кабинетах. Они стояли спина к спине. Из центра композиции на серебряной струе выхлопа поднималась ракета, похожая на толстенького треххвостого сперматозоида. Целилась она точно в зенит. Ирвинг вдруг заметил — возможно, потому, что впервые посмотрел на памятник внимательно — что один из этих троих женщина. Такая же могучая, как и ее товарищи, но, несомненно — женщина.
Из тени памятника вышел серый человек. Ирвинг вздрогнул, хотя рядом с космонавтами этот человек казался гномом — хилым, вырожденным потомком великанов.
— Точность — вежливость королей, — сказал серый человек.
— Вы принесли? — спросил Ирвинг.
Серый человек молча протянул ему картонную папочку с завязками. Ирвинг открыл, пролистал густо исписанные накладные. «Надо будет почитать», подумал он. — «Мне скоро надо будет самому разбираться в этом всем».
— Я в этом не разбираюсь, я вас уже предупреждал, — сказал Тачстоун вслух. — Но вы можете быть уверены, что тот, кому вы хотели их показать, их увидит.
— А я могу быть уверен в том, что кроме него и вас, никто не заглянет в эту папку? — спросил серый человек.
Ирвинг молча кивнул.
— Вы должны понимать, что в противном случае меня убьют, — произнес серый человек. — Поэтому и только поэтому я позволю себе назойливость, граничащую с бестактностью. Этих бумаг не коснется рука и некоей молодой особы, очаровательной, пылкой, умной…?
Ирвинг усмехнулся.
— Я вижу, что у вас принято вовлекать женщин в ваши дела, — сказал он, указывая на памятник.
Мягкий акцент уроженца Альбиона, которого до сих пор не было слышно в речи Тачстоуна, проступил так же явно, как кровь на белоснежном бинте повязки.
— Но у нас — не принято, — закончил Ирвинг.
— Спасибо, — ответил серый человек. — Я вас понял.
Он повернулся, чтобы идти. Он был так худосочен, что казалось — он не отбрасывает тени.
— Постойте, — окликнул его Ирвинг.
Серый человек обернулся.
— А кто она? — кивнув на могучую женщину, покрашенную серебрянкой, спросил Ирвинг. — Как ее зовут, что она сделала?
Собеседник подслеповато прищурился.
— Я думаю, это Валентина Терешкова, — сказал он. — Первая женщина, слетавшая в космос.
— А я и не знал, что в космосе бывали и женщины, — заметил Ирвинг.
Серый человек попрощался и ушел. Ушла и его тень, которую Ирвинг наконец заметил. Она была такая же худосочная и полупрозрачная, как и ее обладатель.
Но если серый человек и не унаследовал богатырской стати своих предков, то их мужеством и стойкостью он обладал в полной мере.
Каникулы в Боровичах выходили чудесными и выглядели как внезапно сбывшаяся мечта, о которой Ирвинг и не подозревал. Днем они гуляли, ходили в гости к родителям Лены. А сегодня Иннокентий Романович пригласил Ирвинга на завод. Ирвингу случалось бывать на промышленных объектах и раньше. Обычно к моменту визита Тачстоуна они не являлись действующими и представляли собой груду развалин, инфернальных в своей технологичности. На работающем заводе Ирвинг оказался впервые. Он показался Тачстоуну филиалом ада на земле. Неугасимое адское пламя здесь деловитые черти использовали для выпечки силикатного кирпича. Случайно завернув не туда, куда надо, Ирвинг потерял сопровождающих и на какой-то краткий миг остался один. Из тени огромных механизмов выступил серый человек.
— Кравчук обманывает вашего брата, — сказал он. — Он производит больше кирпича, чем отчитывается. И продает его налево.
Ирвинг впервые оказался в такой ситуации. Но как поступают в таких случаях, он знал.
— Мне нужны доказательства ваших слов, — произнес Ирвинг.
— Приходите сегодня в полночь к памятнику покорителей космоса, — ответил серый человек. — Будьте один. Я очень многим рискую.
— Тогда давайте за полчаса до полуночи, — сказал Ирвинг. — В полночь у меня там уже назначена другая встреча. Что вы принесете, какие-то документы?
— Хорошо, встретимся в полдвенадцатого, — согласился серый человек. — Да, я принесу накладные.
Ирвинг покачал головой:
— Я в бухучете не разбираюсь. А в чем здесь ваш интерес, позвольте узнать?
— Рабочие завода надеются, что господин Покатикамень установит справедливую оплату и защитит нас от произвола этого кровососа, — сказал серый человек. — Ведь за неучтенный кирпич им не платят.
За спиной Ирвинга послышались шаги. Он обернулся и увидел Лену. Она искала своего возлюбленного. Девушка двигалась среди грохочущих механизмов с привычной грацией кошки, крадущейся по джунглям. Заметив Ирвинга, она улыбнулась.
— С кем ты здесь разговаривал? — спросила Лена.
Ирвинг посмотрел туда, где только что стоял серый человек. Но там никого не было.
— Тебе показалось, — сказал он.
— В таком шуме немудрено ошибиться, — согласилась Лена. — Пойдем. В конференц-зале уже и столы накрыли.
Течение медленно несло тяжело груженый катер мимо лохматого спящего леса и заливных лугов. Справа появилась несимметричная черная громада, особенно угрюмая в мягком свете луны. То были развалины какой-то церкви.
Антон весь подобрался. Пусть катером управлял штурман, но груз-то принадлежал ему. И он, Антон, договорился с белобрысым таможенником, что сегодня ночью решетка, перегораживающая Волхов, между седьмой и восьмой опорой поднимется. Владелец замка Быка, Карл Шмелин, не показывался своим людям на глаза уже третий день. И только поэтому белобрысый, которого Антон про себя презрительно звал Гансом, согласился. Жадность оказалась сильнее благоразумия и страха. «А говорят, только русские любят взятки», с неосознанной гордостью думал Антон.
