Нельзя было задерживаться в этой комнате. Сарио не осмелился закричать на Сааведру или как-нибудь иначе выразить свое недовольство — иначе внизу, в кречетте, их бы услышали, и тогда наказания не миновать. Такое унижение ему бы никогда не удалось стереть из памяти, проживи он хоть целую вечность.
Поэтому он сжал губы, преградив путь лавине язвительных упреков, и потянул Сааведру за холщовую блузу.
— Ведра, вставай! Вставай, надо уходить!
Она подчинилась. Кое-как поднялась на ноги, хотя горло все еще не отпускали спазмы. Прижала ко рту ладони — наружу рвалась очередная порция блевотины.
В тесной комнатушке нестерпимо воняло. Сарио вновь схватил Сааведру за блузу и потянул вниз по лестнице. Он хорошо знал эту лестницу, лучше, чем Сааведра. Без него, наверное, она бы заплутала в этом лабиринте.
— Наружу! — прошипел он. — Надо выйти наружу. Если они тебя слышали…
Может, слышали, а может, и нет. Выяснять не хотелось — огромный риск, если принять во внимание только что увиденное…
Вниз, вниз, вниз. Дважды отсчитав по четырнадцать ступенек, Сарио клацнул щеколдой, приотворил дверь и высунул голову в коридор и вновь дернул Сааведру за блузу.
— Ведра, пошли. Надо скорее на улицу.
— Сарио, хватит меня теребить! — Она рывком высвободила блузу, задрала ее и яростно вытерла лицо — будто Хотела стереть саму память о приступе слабости.
"Уж теперь-то Сарио не схватит меня за блузу”.
— Ведра, поспеши!
Наружу. Через чулан с узорчатой занавеской, по длинному извилистому коридору. Подальше от центральных комнат. Подальше от тех людей. Через дверь, которую Сарио торопливо отпер непослушными пальцами и с шумным вздохом облегчения распахнул.
Нахлынул свет. Щурясь и шатаясь, как марионетки в руках пьяного кукловода, они выбрались в переулок на самом краю квартала. В конце булыжной мостовой, которая сужалась к центру квартала, сходились две мелкие канавы для стока дождевой воды и отбросов. Но сейчас дождя не было, стоял погожий день, ослепительное солнечное сияние затекало в свежие раны их душ, неумолимо высвечивая правду о Чиеве до'Сангва, — о том, как он выглядит, о том, как происходит…
И вдруг забили колокола.
В чистых лучах летнего солнца лицо Сааведры было белым, как свеча в изголовье покойника. Побелели даже губы — она их сжимала так, словно боялась, что ее снова вырвет.
Чувство омерзения не отпускало Сарио, но жалкий вид Сааведры навел на благую мысль.
— Фонтан, — торопливо сказал он. — Пошли, Ведра, тебе надо умыться.
Он повел ее к фонтану рядом с Палассо Грихальва, самому большому фонтану на сокало в квартале художников, которые, так же как Сарио и Сааведра, жили тем, что продавали свои творения. Жара почти всех загнала под крышу — попивать охлажденные фруктовые напитки или предаваться сладостной дремоте, — но теперь колокольный звон манил к дверям.
Сааведра перегнулась через каменный парапет, зачерпнула воды обеими руками и плеснула в лицо. Блуза тотчас намокла на груди и животе, но уж лучше вода, подумал Сарио, чем содержимое слабого желудка.
Гул, плывущий над городом, заставил его нахмуриться. Столько колоколов… Бьют на Катедраль Имагос Брийантос, на каждой екклезии и санктии. Но это праздничный перезвон, а не погребальный.
Сааведра покрепче уцепилась за парапет и вновь перегнулась. Потные спутанные локоны ниспадали каскадом, окунались в воду. Мощные струи фонтана — сама Матра с простертыми руками исторгала их со своего возвышения — разбивались в водяную пыль, и она оседала на черных вьющихся волосах Сааведры.
В душе Сарио что-то шевельнулось. Они так похожи и при этом такие разные. У обоих течет в жилах южная кровь. У Сааведры не такая смуглая кожа, как у него, и глаза не омрачены тза'абской смолью, а ясны и прозрачны, как влага фонтана. А Сарио похож на разбойников из пустыни, хотя у его кожи иной оттенок, чем у оливковокожих Грихальва.
Он видел, как напряжены ее плечевые мышцы, как побелели суставы пальцев, сжимающих парапет, словно она боялась упасть и утонуть.
— Матра эй Фильхо, — прошептала она. — Именами Вашими Святыми молю, избавьте его от мук…
— Ведра!
— Спасите от того, что с ним делают…
— Ведра!
— Пресвятая Матерь, Всемилостивейший Сын, пусть он познает не боль, а покой…
— Ведра, да прекрати же! Заладила, прямо как санкта! Ни словечка без Матры эй Фильхо.
Одну руку она оторвала от парапета, дрожащие пальцы коснулись губ и сердца.
— Молю, смилуйтесь над ним…
— Я сейчас уйду!
Сааведра оглянулась. Ни разу еще Сарио не видел такого выражения на ее лице: страх, смятение, дурнота и вдобавок злость.
— Ну и уходи, — сказала она хрипло. — Топай, Неоссо Иррадо, а потом загляни себе в башку и увидишь, что было с Томасом. Думаешь, это так просто забудется?
Не просто. Но Сарио не так слаб и мягкосердечен, как она, ведь он мальчик. Он вынесет. Он видел то, что позволено видеть всем мужчинам, и он — Одаренный. Когда придет время (если придет) очередной Чиевы до'Сангва, он окажется не соглядатаем в чулане, а одним из Вьехос Фратос в кречетте.
"А я не хочу, чтобы это забылось. Хочу увидеть снова”.
Как ни крути, для него это единственный способ понять, постигнуть случившееся в кречетте. “Во что бы то ни стало разберись”, — требовала голодная любознательность.
— Магия, — прошептал Сарио. — Ведра, это была магия. Ведра отвернулась, к горлу снова подступил мерзкий ком. Она откинула с лица мокрые волосы, одернула блузу и обвела взглядом площадь.
— Колокола. — Лицо ее прояснилось, голос окреп. — Они так звонят после удачных родов… У герцогини малютка.
Для Сарио это не имело ровным счетом никакого значения. Такие пустяки, как дети герцогов, его не интересовали. Вот только…
— Мердитто! Герцог закажет этому фильхо до'канна, Сарагосе Серрано, “Рождение”… Матра Дольча, этот маляр навяжет Галиерре еще одну никчемную поделку, а все копии придется писать Грихальва, которым он и в подметки не годится! — Он побагровел от злости.
— Ничего, вот станешь Верховным иллюстратором, тогда и позаботишься о том, чтобы Галиерра восхваляла только твои шедевры.
Это было оскорбление, возмездие за несносный характер — Сарио опять ее рассердил. Но он не заметил издевки.
— Да, я буду Верховным иллюстратором. И буду писать шедевры. А бездарям Серрано придется копировать мои работы.
— Эх, Сарио…
— Как я сказал, так и будет!
Новые раскаты колокольного звона почти заглушили звуки его голоса.
— Сарагосе Серрано пора считать оставшиеся денечки. Попомни мои слова, Сааведра: очень скоро я займу его место.
