Ирнан, пробираясь среди корней и под ветками, в конце концов наткнулся в лесу на почти заросшую тропинку, ведущую с востока на запад, и Блэз опять вздохнул свободнее. Он на удивление остро ощущал то, в каком месте они находятся. Не то чтобы его мучило какое-то дурное предчувствие, но что-то было в этом лесу такое, из-за чего, даже больше, чем из-за желтых котов и вепрей, он с радостью бы оказался за его пределами. Собственно говоря, это относится ко всему острову, осознал он: чем скорее они покинут его, тем больше он обрадуется. Именно в этот момент какая-то птица — почти наверняка сова или филин — с тихим шелестом опустилась на дерево прямо перед ними. «Лют, — подумал Блэз, — обмочился бы». Отказываясь смотреть вверх, он двинулся вперед, на восток, следуя за смутным силуэтом Ирнана. К храму богини, которой поклонялись здесь, на юге, как охотнице и матери, любовнице и невесте и как мрачной, последней собирательнице мертвых при лунном свете. «Если нам повезет больше, чем мы того заслуживаем, — мрачно подумал Блэз Гораутский, встревоженный больше, чем ему хотелось бы признаться даже самому себе, — возможно, мы найдем его под открытым небом, распевающим под луной».
Собственно говоря, именно этим и занимался Эврард Люссанский. Трубадуры в действительности редко пели собственные песни; музыкальное исполнение считалось менее значительным искусством, чем сочинение музыки. Собственно пением занимались жонглеры, под аккомпанемент различных инструментов. Но здесь, на острове Риан, не было жонглеров, и Эврард всегда считал полезным во время сочинения слушать свои слова и рожденную ими музыку даже в исполнении своего собственного тонкого голоса. И он любил сочинять по ночам.
Они услышали его, когда приблизились к святилищу, вынырнув из темноты леса на свет луны, и увидели огни далеких фонарей. Переводя дух, Блэз отметил, что гостевой дом в южной части храмового комплекса не защищен стенами, хотя высокий деревянный палисад окружал внутренние строения, где, должно быть, спали жрецы и жрицы. Казалось, на башенках за этими стенами не было стражи, во всяком случае, их не было видно. Серебристый свет падал на храм, и мягкое белое сияние окружало три купола.
Им не пришлось идти туда. На самом южном краю комплекса, недалеко от того места, где они стояли, находился сад. Пальмы качались под ласковым ветерком, до них донесся аромат роз, анемонов и ранней лаванды. И еще голос:
Богиня светлая, услышь из сердца льющуюся песнь
И благосклонна будь к любви, в моих таящейся словах.
Тебе принадлежит морская пена, и рощи, и могучие леса,
Тебе принадлежит и свет, что луны льют в далеких небесах…
Последовала короткая, задумчивая пауза. Затем:
И лунный свет тебе принадлежит,
сияющий в далеких небесах.
Еще одна задумчивая пауза, и снова голос Эврарда:
И лунный свет тебе принадлежит,
И звезды, что горят над головой,
Тебе принадлежит морская пена,
И все деревья в рощах и лесах.
Блэз поймал взгляд Ирнана, его лицо выражало насмешку. Блэз пожал плечами.
— Маллин хочет получить его обратно, — прошептал он. — Не смотри на меня. — Ирнан ухмыльнулся.
Блэз прошел мимо него и, держась в тени опушки леса, начал пробираться к саду, где тонкий голос продолжал перебирать варианты все тех же чувствительных строчек. «Интересно, — подумал Блэз, — не возражают ли клирики и другие гости Риан против того, что их сон нарушают эти ночные трели. И происходит ли это каждую ночь?» Он подозревал, зная Эврарда Люссанского, что так и есть.
Они добрались до южной опушки леса. Теперь только трава, посеребренная лунным светом, открытая взорам со стен, лежала между ними и живой изгородью, и пальмами сада. Блэз лег на землю, вспомнив с неожиданной, сверхъестественной ясностью, как прибегал к этому маневру в прошлый раз, в Портецце, вместе с Рюделем, когда они убили Энгарро ди Фаэнну.
И теперь он здесь, должен вернуть разобиженного, обнаглевшего поэта мелкому барону из Арбонны, чтобы жена барона могла поцеловать этого человека в лысеющий лоб — и бог знает куда еще — и сказать, как она ужасно сожалеет, что закричала тогда, когда он набросился на нее в постели.
Далеко от Портеццы. От Гораута. От тех дел, в которых пристало участвовать мужчине. Тот факт, что Блэз ненавидел почти все в Горауте, который был его домом, и доверял от силы полудюжине тех дворян Портеццы, с которыми был знаком, откровенно говоря, ничего не менял в этой ситуации.
— Тьерс и Жиресс, ждите здесь, — шепнул он через плечо двум молодым коранам. — Нам не понадобится для этого шесть человек. Свистните, как корф, если что-то случится. Мы вас услышим. Маффур, тебе объяснили, какую речь надо произнести. Откровенно говоря, лучше ты, чем я. Когда попадем в сад и я дам тебе знак, иди и попробуй, может, что и получится. Мы будем поблизости.
Он не стал ждать согласия. На данном этапе любой мало-мальски порядочный мужчина должен был знать, что надо делать, не хуже его самого. А если, на взгляд Блэза, эту вылазку хоть что-то могло оправдывать, так это возможность узнать, на что годятся эти семь коранов Арбонны, которых он обучает.
Не оглядываясь назад, он пополз на четвереньках по влажной, прохладной траве к просвету в живой изгороди, отмечавшей вход в сад. Эврард продолжал свои упражнения, теперь он пел что-то о звездах и белых шапках пены на волнах.
В своем раздражении этим человеком, самим собой, самим этим поручением, он чуть было не уткнулся головой, совершенно непозволительно для профессионала, прямо в задницу жрицы, которая стояла, спрятавшись за ближайшей к входу пальмой. Блэз не понял, находилась ли она здесь, чтобы охранять поэта или в качестве поклонницы его искусства. Некогда было исследовать подобные нюансы. Один звук из уст этой женщины мог их всех погубить.
К счастью, она как зачарованная смотрела на поющего неподалеку от них поэта. Блэз увидел Эврарда, сидящего на каменной скамье у ближнего края пруда в саду, спиной к ним, который беседовал сам с собой или с тихими водами, или с кем там принято беседовать поэтам.
Презрев учтивость, Блэз вскочил на ноги, схватил женщину сзади и зажал ей рот ладонью. Она втянула воздух, чтобы закричать, и он сильнее сжал ее горло и рот. Убивать им запрещено. И в любом случае он против ненужных смертей. Наученный убийцами Портеццы действовать без шума, Блэз держал сопротивляющуюся женщину, перекрыв ей доступ воздуха, пока не почувствовал, как она тяжело обмякла у него в руках. Он осторожно ослабил хватку, зная этот старый трюк. Но сейчас подвоха не было; жрица безвольно лежала в его объятиях. Она была крупной женщиной, с неожиданно юным лицом. Глядя на нее, Блэз усомнился, что она охраняла поэта. Интересно, как ей удалось выбраться за пределы обители жрецов; такие вещи могут когда-нибудь пригодиться. Только он не собирается слишком спешить с возвращением сюда.
