— На все воля богов… — он вновь зевнул. — Прости, Вал, но это нечто невозможное. Никогда не чувствовал себя таким сонным, как сейчас.
— Так иди спать. Может, боги захотели тебе о чем-то рассказать.
— Вот и я об этом подумал… Ладно, пошел. А вы все же не забывайте о бдительности. На всякий случай, — и, повернувшись, он зашагал назад, к каравану.
Его пошатывало, все вокруг плыло. Временами ему казалось, что он засыпает на ходу.
"Нет, скорее в повозку, под одеяла, — с трудом удерживаясь на грани между явью и сном, думал он. — Пока я не свалился прямо в сугроб. Не дай боги, никто и не заметит, так и засну вечным сном…"
Все же, проходя мимо первой повозки, он замешкался, взглянул на сидевшего на облучке, откинувшись назад, на деревянную спинку лавки, бога солнца. Дремота, как казалось, ослабила свои объятья, отступая на время назад.
Караванщик пошел рядом.
— Не помешаю?
— Садись, — скользнув по хозяину каравана быстрым взглядом, Шамаш подвинулся.
— Да нет, я… Я так… Что-то сон меня себе подчинить норовит, — проговорил Атен, украдкой поглядывая на повелителя небес из-под густых бровей, ожидая, как тот отреагирует на его слова, подтверждая или опровергая предположения караванщика.
— Так иди спать, — небожитель повернулся к нему. В его глазах было терпеливое ожидание.
— Ага, — караванщик кивнул. На этот раз ему удалось сдержать зевок и даже сделать вид, что не замечает, как свело челюсти, а глаза защипало от слез. — Шамаш… — он все же медлил, собираясь задать вопрос… Вот только сам не знал, какой.
— Не тревожься. Все будет в порядке, — проговорил тот, не спуская с собеседника пристального взгляда черных глаз, в глубине которых забрезжили далекие огни, подобные свету звезд, смотревших на землю сквозь серую дымку тумана.
— Да… — караванщик повернулся и, в полусне, зашагал дальше.
И, все же, до своего жилища он так и не добрался. Уже у командной повозки дремота овладела им настолько, что подчинила себе волю смертного. "Ладно, — караванщик махнул рукой, забираясь внутрь. — Посплю здесь. Так даже лучше… " — стоило ему оказаться в повозке, как глаза закрылись, голова стала клониться вниз… И уже через минуту он крепко спал, лежа, прямо как был, в полушубке и шапке, на покрывавшей днище повозки плетеной циновке.
…- Атен, проснись! — ему показалось, что миновало лишь мгновение, прежде чем кто-то вдруг затряс его за плечо, закричал в самое ухо. — Проснись же!
— А? Что? — караванщик с трудом разжал слипшиеся веки, открывая глаза, которые первое время отказывались что-либо видеть, лишь бесцельно скользили по всему вокруг слепым взглядом. — Уходи, Евсей, — спустя какое-то время, узнав голос брата, пробормотал так до конца и не пришедший в себя хозяин каравана. — Оставь меня в покое. Я хочу спать, — ему казалось, что он поднимался по небесной лестнице все выше и выше в небеса. До владений богов оставалось лишь несколько ступеней. Очертания прекраснейших дворцов в окружении чудесных садов и цветников уже виделись за тонкой дымкой-вуалью. Атен еще был там, он цеплялся за волшебный сон всеми силами. И тут вновь зазвучал голос брата, немилосердно разрывая сплетенные с таким трудом нити.
— Атен! Ты нужен! Мати…
— Мати? — караванщик рывком сел, мотнул головой. В первый миг он чувствовал себя так, словно кубарем скатился с лестницы храмового холма, пересчитав все ее ступеньки. Бока ныли, в ушах что-то хлюпало и клокотало, перед глазами плыли круги сизой мути, голова болела, словно накануне он выпил целый бочонок вина. Но мысли о дочери, беспокойство за нее заставило Атена забыть обо всем, порвав последние нити дремы. Его зрение заострилось, тело собралось, мышцы напряглись, готовясь к броску, сражению с врагом, кем бы он ни был.
Еще мгновение — и хозяин каравана, поспешно выбравшись из командной повозки, уже бежал к той, где должна была сладко спать и видеть в столь поздний час уже далеко не первый сон его малышка.
Повозка была пуста.
"Что могло случиться?" — Атен лихорадочно перебирал в голове события минувшего дня. Все было совершенно обыденным. Да, девочка казалась задумчивой, даже слишком, но никак не расстроенной. Однако, что же тогда произошло? Поддалась какому-то мгновенному чувству? Или кто-то увел ее силой? И если так, то кто?
Караванщик огляделся повнимательнее, стараясь не упустить из вида ни одной детали, никакой мелочи, зная, что она может стать решающим звеном в цепи поиска, объяснив причину произошедшего.
Все казалось спокойным и безмятежным. В отведенном для девочки углу царил полный порядок, одеяла были аккуратно застелены, игрушки расставлены по своим местам, подушки не смяты. Подобное случалось не так уж часто и само по себе о многом говорило: Мати терпеть не могла убираться, и делала это лишь когда отец велел ей. Или же она сама считала себя в чем-то провинившейся, стремясь таким образом смягчить гнев взрослого.
Весь этот порядок и покой вокруг были совсем не тем, что Атен ожидал увидеть. Следы борьбы внутренней или духовной, знаки отчаяния, может быть, даже страха и боли — это могло бы хоть что-нибудь объяснить. Но покой и порядок…
Хозяин каравана растерялся. Все выглядело так, словно девочка, будто находясь посреди зеленого города, убежала побродить по его улочкам. Более того, сделала это не в порыве каких-то чувств или страстей, а осознанно, готовясь, понимая, что совершает проступок, за который ее ждет наказание, и все равно уходя.
"Но почему? — на смену растерянности пришла обида. — Почему она ничего не сказала мне? Я бы все понял… Или она мне не доверяет, скрывает что-то? Но ведь я ее отец!"
Он не мог понять… Не только ее, но и самого себя. Вокруг — ночь и снежная пустыня. Пусть метель бродит где-то далеко, в совсем иных краях, и дыхания ветров лишено ярости и жестокого холода, но ведь девочка сейчас среди снегов совсем одна. Она не замерзнет в теплой одежде, но мало ли других опасностей?
Караванщик должен был не стоять на месте, раздумывая, а уже бежать со всех ног назад по прочерченной полозьями повозок тропе, ища следы, которые позволили бы скорее найти дочь. Но он медлил. Да, его душа, сердце разрывались от боли, мечась между множеством вопросов, на которые разум не находил ответа. Однако они не содрогались от страха, не мертвели в объятьях ужаса. Он с силой стукнул кулаком по деревянному борту повозки, стремясь причинить себе боль, ища в ней ответ. Его губы сжались в тонкие нити, острые щели сощуренных глаз скользнули быстрым взглядом по немому простору снежной пустыни.
— Она ушла в снега, — сказал Атен, поражаясь тому, как спокойно и буднично прозвучали эти слова, будто он говорил о ком-то совершенно чужом и далеком, а не собственной дочери.
