— Да, моя госпожа. Леонт посмотрел на нее.
— Армия здесь. Все будет не так, как в последний раз, когда… не было наследника.
Жена посмотрела на него, потом на брата, лежащего рядом с ней на земле.
— Да, — сказала она. — Не так. — И повторила снова: — Не так.
Тут Пертений увидел, как стратиг протянул руку и помог ей встать. Его рука поднялась к ее покрасневшей щеке, на этот раз с нежностью. Она не шевелилась, но смотрела ему прямо в глаза. Они такие золотые, они оба, подумал Пертений, такие высокие. Сердце его переполняли чувства.
Он встал, повернулся и ушел. Ему надо было выполнить приказ.
Он совершенно забыл, что его кинжал в крови, и весь день не вытирал его, но никто не обратил на него никакого внимания, так что это не имело значения.
Его так редко замечали. Историк, летописец событий, неприметный и серенький, он присутствовал везде, но никогда не играл никакой роли в развитии событий.
Быстро поднимаясь по ступенькам, потом шагая по дворцу к верхней лестнице и гулкой галерее, которая вела к задней части катизмы, он уже размышлял над формулировками, над тем, как начать. Так важно было выдержать нужный тон, равнодушный и задумчивый в начале хроники. «Даже самое поверхностное изучение событий прошлого учит нас, что справедливое возмездие Джада безбожникам и порочным людям может задержаться надолго, но…»
Он вдруг остановился, и один из евнухов в коридоре быстро обогнал его. Он подумал о том, где сейчас шлюха. Маловероятно, что она находится в катизме, хотя за этим надо будет проследить. Возможно, она все еще у себя в ванной, в другом дворце, обнаженная и скользкая, с одним из солдат? Он расправил тунику. Стилиана ею займется, подумал он.
«Мы должны сегодня ночью сохранить в Городе порядок», — сказала она.
Он понял, что она имела в виду. Да и как он мог не понять? Когда умер последний император, Алий, не оставивший наследника, во время последовавшего кровопролития — на Ипподроме, на улицах и даже в палате Сената — невежественный крестьянин из Тракезии, выдвинутый низким сбродом, был поднят на щит и одет в пурпур. Сейчас порядок имел огромное значение, как и спокойствие восьмидесяти тысяч зрителей на Ипподроме.
У него промелькнула мысль, что если все пойдет как надо, то к концу дня его ждет значительное повышение. Тут он подумал о другой женщине и снова одернул тунику.
Он был очень счастлив, состояние для него редкое, почти невозможное, пока нес чрезвычайные, потрясающие мир вести в катизму, с окровавленным кинжалом за поясом.
Солнце уже высоко стояло над Городом, пройдя высшую точку, оно опускалось, но тот день — и ночь — закончится в Сарантии еще не скоро.
В туннеле, среди мертвецов, две золотые фигуры стояли и молча смотрели друг на друга, потом медленно поднялись по широкой лестнице, не прикасаясь друг к другу, но бок о бок.
На камнях за ними, на мозаичных камешках под синим плащом лежал Валерий Сарантийский, второй император, носивший это имя. Его тело. То, что от него осталось. Его душа унеслась к дельфинам, к богу, туда, куда уносятся души.
«Где-то в мире в тот самый момент родился долгожданный ребенок, а где-то умер работник, оставив ферму без рабочих рук, а весенние поля еще предстояло вспахать, и хлеб надо было посеять. Беда, которую не выразить словами.
Императорский корабль пересек пролив — на этот раз дельфины не показывались, — и обеспокоенная команда безукоризненно пришвартовала его к пирсу. Не один Криспин с тревогой наблюдал за портом во время приближения к нему.
На острове были убиты люди. По крайней мере, двое из числа самих Бдительных оказались предателями. Далейн бежал. Императрица уплыла от них на гребной шлюпке. Опасность таилась в сверкающем воздухе.
Однако их никто не ждал. Ни враги, ни друзья — никто. Они вошли в док, и портовые моряки привязали корабль канатами, а потом отступили назад, ожидая, когда императрица сойдет на берег.
Криспин подумал, что какой бы заговор ни составили на острове или в Императорском квартале, его не слишком тщательно продумали и не учли возможности того, что императрица предпримет развлекательную прогулку с приезжим художником, чтобы посмотреть на дельфинов и навестить заключенного на острове.
Аликсана, подумал он, могла бы приплыть назад вместе с ними. Но что потом? Приказать отнести ее назад, в Аттенинский или в Траверситовый дворец и справиться там, успел ли Лекан Далейн вместе с подкупленными Бдительными напасть на ее мужа и убить его и каковы их ближайшие планы насчет нее самой?
Он понял, что именно участие Бдительных внушило ей уверенность в том, что здесь разворачивается большой заговор. Если Императорская гвардия или хотя бы часть ее перешла на другую сторону, то смертельная опасность близка. Это не просто бегство заключенного, стремящегося выйти на свободу.
Нет, он понимал, почему она оставила на берегу свой плащ, чтобы тайно вернуться в Город. Увидит ли он ее снова, подумал Криспин. Или императора. А потом спросил себя, — пришлось спросить, — что произойдет с ним самим, когда узнают, а узнают наверняка, что он совершил это утреннее путешествие через пролив вместе с императрицей. Они спросят у него, что ему известно. Он не знал, что скажет. Он пока не знал, кто его будет спрашивать.
Тогда он подумал о Стилиане. Вспомнил, что она сказала ему, перед тем как он ушел от нее ночью через окно, выходящее во двор. «Теперь должны произойти определенные события. Я не скажу, что мне жаль. Но запомни эту комнату, родианин. Что бы я потом ни сделала».
Он не был так наивен, чтобы поверить, что искалеченный брат на острове, даже со своей птицей-душой, мог устроить побег в одиночку. Криспин удивлялся, куда испарился его гнев? Это чувство определяло все его существование в течение двух лет. Гнев, подумал он, это в каком-то смысле роскошь. Он дает простые ответы. А в этом нет ничего простого. «То, что было сделано когда-то, — сказала она тогда, — влечет за собой все остальное».
Все остальное. Империя, мир, все, кто живет в этом мире. События прошлого определяют события настоящего. «Не скажу, что мне жаль».
Он вспомнил, как поднимался по темной лестнице и желание бурлило в нем, как воды реки. Ее горечь и сложные чувства. Помнил, как теперь навсегда запомнит Аликсану. Образы порождают образы. Императрица на каменистом берегу. «Шлюха», как называл ее Пертений в своих тайных записях. Злобных, полных ненависти. «Гнев переносить легче», — подумал Криспин.
Он посмотрел вниз. Матросы на причале стояли навытяжку, все еще ждали императрицу. Бдительные и моряки на борту в нерешительности переглядывались, потом посмотрели на Криспина в ожидании указаний, ведь их начальник уплыл с императрицей. Это было бы смешно, если бы в мире осталось место для смеха.
