— Умеешь говорить по-эймарски? Как зовут? — спросил эльф из Хранителей, глядя на юношу с недоумением.
— Да. Хан.
Хранитель брезгливо поморщился.
— Ханлейт. Меня зовут Ханлейт, — поправился пленник, вспоминая, как его имя звучит на родном языке.
— Сколько лет?
— Точно не знаю.
— Больше двадцати, — решил допрашивающий, — ума не приложу, что с ним делать!
— Нет, я моложе. Мне… пятнадцать, — сказал Хан первую попавшуюся цифру.
— Ханлейт ланн Кеннир, возможно, последний из оставшихся в живых Кенниров, не носящий клейма — вот кто он, — подал голос пожилой эльф, и остальные Хранители почтительно прислушались к Верховному советнику.
— Я возьму его себе. Ордену пригодится, — окончательно решил Айворт ланн Айдан.
Новая жизнь в ордене началась для Хана с подземелий этой тюрьмы, и здесь она закончится по приговору того же самого эльфа…
Пришла Фиона. Прислонившись головой к решетке, она молчала, не мешая раздумьям Ханлейта. В руке девушки желтела скомканная бумажка. Заметив символ орла ариев, Хан пересел поближе и вытащил листок из ее пальцев.
— Что это?
— Список мертвых.
Примерно раз в месяц Империя разражалась бумажками с перечнем казненных преступников, чтобы подданные знали, что закон всегда на страже. Мелкий оттиск букв с трудом читался в полутьме.
— Зачем он тебе, Фиона?
Она ткнула в нижний край списка.
— Хан, эльф, убийца, 3223, Гота, — прочел Ханлейт, — так это же я! А почему «Гота»?
Нет, все правильно! Банда Герванта прекратила свое существование в Морее, это наместник Готы отчитался перед начальством за проделанную работу! Имя, раса, обвинение, год и место смерти. Здесь должны быть и другие знакомые имена. Ханлейт нашел всех: Гвидо из Вишемира, человек, убийца, 3223, Гота; Гервант из Эрендола, нелюдь, главарь банды, убийца, 3223, Гота; Лето из Аквилеи, человек, вор, 3223, Гота; Мензенлир, дварф… Наместник не забыл никого, только Киндар попал в список дважды: как Златовласка, убитый в Готе в 3223 году и как Киндар ланн Инья, эльф, отравитель, 3224, Ваньяр. Имени Лиандры не было.
— Это другой эльф, а не ты, — напомнила о себе одержимая, — ты сидишь живой.
— Мое полное имя будет в следующем списке, Фиона. Ханлейт ланн Кеннир, эльф, убийца, предатель, 3224, Эвенберг.
— Не будет, ты — благородный преступник.
— Преступники такими бывают?
— Да, если у них красивая спина.
— Ну, тогда мне крупно повезло: и в список мертвых не попаду, и девушке понравился, — усмехнулся Ханлейт, — ты умеешь читать, Фиона?
— Я умею догадываться, — сказала она, глядя на Хана черно-неподвижным взглядом зрачков, расширенных одержимостью, — ты любишь своего архонта, но она тебя не спасает. И не спасет!
— Что? Откуда ты…
— Прежде, чем подойти, я стою за углом и смотрю вот сюда, — Фиона показала осколок зеркала, — как ты достаешь ловушку, переворачиваешь и смотришь на белый огонь. Ты ждешь от него большего, чем просто свет. Ловушка не умеет говорить, а я скажу: твой архонт тебя бросил.
— Ты ошибаешься — это моему архонту нужна помощь, но я не в силах вырваться отсюда.
— Знаешь сегодняшнее число? Пятница 13 апреля. Ведьмин день.
— Значит, завтра…
Хан не договорил, поняв, что не сможет остаться спокойным, если произнесет неизбежное вслух.
— Тебя казнят в полдень, я узнала, — жестоко закончила Фиона, — я приду. Хочешь, просижу здесь всю ночь? Я могу. И хочу. А ты?
— Зачем, Фиона? Иди спать, — шепнул Ханлейт, желая остаться один.
— Это потому, что я — вот такая, да?
Одержимая чиркнула осколком зеркала себе по руке и прижала окровавленную ладонь к решетке, показывая Хану. От неожиданности он отшатнулся. Фиона вытерла кровь об юбку и снова сунула руку внутрь камеры. Порез не кровоточил. Края раны засыхали и сжимались. Не пройдет и нескольких минут, как от нее не останется даже шрама. Моран исцелялась намного медленнее…
— Фиона, я не хотел тебя обидеть.
Ругая себя за несдержанность, Ханлейт дотронулся до ее детской ручки.
— Я недавно узнала один секрет. Я — тоже живая, как и ты. Мне больно. Не тут, — Фиона стукнула ладонью по решетке, — а здесь и здесь, — она ткнула себя пальцем в грудь, а потом в голову.
— Фиа, оставайся.
— Нет. Смотри на свет своего архонта, а я пойду спать.
Одержимая ушла, а Ханлейт в отчаянии ударил кулаком по полу.
* * *
Хан проснулся утром и увидел деревянный кубок, налитый до краев мутной жидкостью. Некто неизвестный тайно просунул его сквозь решетку камеры пораньше, чтобы принятое лекарство успело подействовать. «Галар сдержал свое обещание», — вспомнил Ханлейт, — «зелье забвения отнимет у меня последние часы жизни, превратив в подобие живого трупа. Мне будет не страшно и не больно». Наверное, многие приговоренные были бы благодарны за такую милость. Хан поднес кубок к губам. Напиток был еще теплым, со сладковатым травяным запахом. «Нет, моя жизнь принадлежит мне до последней минуты» — решил Ханлейт и вылил зелье на пол.
Миновала ночь… Ловушка для архонта мерцала долго, напоминая, что в Сирионе живет любимое существо. Пусть Галар не говорит Моран, что сегодня стало на одного Хранителя меньше. Она узнает потом, когда-нибудь.
В назначенный час за ним пришли.
— Посторонись от решетки, приятель, — беззлобно сказал тюремщик-нелюдь, — довольно тебе здесь гнить. А ты брысь, рыжая ведьма! Дай эльфу помереть спокойно, — прикрикнул он на Фиону, юркнувшую из-за угла.
— Я сама! — возразила она, вцепляясь в связку ключей в руке нелюдя.
— Пусть снимет, — сказал Хан.
— Ну и странные же пожелания возникают у некоторых напоследок! Ладно, держи, если он не против.
Фиона загремела затворами наручников. Избавившись от кандалов, Ханлейт почувствовал себя почти свободным.
— Завтрак переводить не положено, но если желаешь чего немудрящего, то скажи: может, выпить? Или помолиться? По дороге храм тюремный есть. Этажом выше.
— Я ничего не хочу.
— Тогда вертайся лицом к стене, Хранитель, руки связать веревками положено.
Запястья несильно связали. Ханлейта повели наверх, прочь из казематов. Фиона шла сзади, наступая ему на пятки и придерживая за связанные руки. Не очень-то приятно это было, но Хан терпел.
Ступив на каменную брусчатку тюремного двора, он ослеп от яркого полуденного солнца и задохнулся от свежего воздуха. После полутемных коридоров и камер, тесное пространство без потолка, ограниченное стенами тюрьмы, показалось Ханлейту огромной площадью. Часто моргая и пеняя себе на невольные слезы, вызванные привычкой к полутьме, Хан увидел Хранителей в черно-зеленой форме, выстроившихся на пути к деревянному помосту. На нем приговоренного ожидал широкий чурбак двухсотлетнего кедра, слышавший не один последний вздох. «Я больше никогда не увижу травы или даже кусочка земли», — печально подумал Ханлейт, поднимая лицо к высокому небу весеннего лазурно-бирюзового цвета.
