— Что неправда?
— Он не общеземельный.
— О.
— То есть, не шут!
— Кем ещё считать герцога, у которого есть только пивное брюхо и… хотя замка и наследника у него теперь тоже нет. А мозгов — не трогать незавершенное заклинание хозяйки — отродясь не было.
— Это я приказала, — отчеканила фея. — Я не могла разом и перфорационные точки контролировать, и потоки стягивать. — Наблюдатель хмыкнул. — Но я приказала только держать! А прочее — на том, что заменяет совесть этой жабе! И если бы не твои не-попытки избавиться от моего мира, и не-вызовы неважно кого неважно откуда путём локального применения теории Хаоса, с пространственными полями ничего бы не случилось. Никто бы не притянулся и тем более не вышвырнулся!!!
— Мыслимо ли в сей горький для отчизны час помнить обиды, тяжкие для одного себя? — хитренько протянул Наблюдатель. — Харэ шарить, кто первым скосячил, и ждать, пока фарт сам подвалит, шевели мозговой извилиной и решай проблему, потому как на работе засада у тебя полная. Наш одноглазый конунг — в курсах вообще, что он с этими Хренателями носится, как колдырь с писаной торбой? — поймал волну и впереди планеты всей потрепался с ними за жизнь. Намекнул в трёх словах, что ничто на земле не проходит бесплатно, мозги чилдренам заполировал, и теперь они катятся сюда, прямые и несгибаемые, аки штыки от калаша!
— Сделал гадость — сердцу радость… — невнятно пробормотала фея.
— Да?
— Ты же знаешь, я терпеть этого не могу!
— Угу.
— Но продолжаешь выражаться, как… подонок! Мне назло! Сгони эту глумливую ухмылку со своего лица сейчас же!
Заинтересовавшись, Наблюдатель повернулся к огромному зеркалу.
— Ты скажи-ка мне, трюмо, — привычно начал он, — правда, я такое… — Ухмылка и впрямь была глумливей некуда. — Перси…ки Фрейи, а я ещё в форме! И, предваряя твой любимый вопрос «Что ты за бог такой?!», дражайшая Маргианда… — Из трубки донеслось звериное рычание. — Красиво. Но ты — вот ты что за Владычица Боли? Прочие были Властелины, как Властелины — рушили, жгли, грабили, убивали…
— Я тоже так делаю. По необходимости, — оскорбленно заметила фея.
— …рассылали дикие орды своих воинов на запад, восток, север и юг, чтобы завоёвывать и захватывать, жгли посевы, засыпали колодцы солью…
— Ну да. А ты хоть представляешь, как потом это восстанавливать? Виды бесплодных пустынь я люблю, но враг приходит и уходит, а кушать хочется всегда. И на какие шиши, прости мой орочий, содержать эти дикие орды?! Целесообразнее иметь небольшое, но хорошо обученное войско. А если в довесок к войску есть такая замечательная дверка, как у меня, можно творить настоящие чудеса!
Слово «целесообразнее» в устах Самой Большой Мерзавки В Свете И Посветье звучало так жутко, что даже ко многому привычный Наблюдатель содрогнулся. «Эх, — грустно подумал он, — куда ушли те старые добрые времена, когда злодеи были злодеями, герои — героями, трава зеленее, закат багровее, костры ярче, а битвы — жарче?»
— В прошлое, милый, в прошлое, — проворковала Всетемнейшая.
— Мысли на расстоянии читаешь? Недурно.
— Нет, просто хорошо тебя знаю, — трубка издала драматический вздох. — В наши дни никому не позволят мирно сидеть в своём замке и строить гнусные планы. А тактика «хватай-до-чего-дотянешься» ошибочна, и число павших Властелинов это подтверждает. Рано или поздно «схваченного» становится слишком много, чтобы его удержать… Смертным нужна видимость свободы — я даю её. Легкая дань, даже не дань, а безвозмездный дар союзнику — и короли правят народами, маги колдуют, кметы роются в земле, а воины звенят железом… пока не переходят мне дорогу. Мои глаза и уши повсюду, на каждых сто эльфийских станы — сто соглядатаев Морганы!..
— Это ты сама придумала или прочитала где? — не утерпел Наблюдатель.
— Что?
— Так, вздохнул. Продолжай.
— Смертные глупы и податливы, они тают, как воск в моих руках, и становятся тем, что желаю я. Нужно не слишком сильно сжимать кулак, стравливать умников друг с другом и наказывать бунтарей так, чтобы урок запоминался надолго. А катаклизмы, возникающие в ходе некоторых опытов — малое зло. Высшие сферы от них не рухнут.
За пять тысяч лет этот спор в разных вариациях повторялся неоднократно, но Наблюдатель всегда получал от него удовольствие. Всетемнейшая же искренне считала себя единственной и неповторимой… Бедняжка.
— А Хранители? — задал он свой самый любимый вопрос.
— Хранители — болезнь, — обрубила женщина. — Вирус. Стоит им вылезти, и всё идёт кувырком! Рикку и Славояра до сих пор как вспомню, так вздрогну. Сорок лет угрохала на мерзавца барда и стерву амазонку! Потом, конечно, пошло легче, но… Знаешь, сколько усилий нужно, чтобы подавить бунт? Вдобавок, от огненных шаров у меня портится маникюр, а от криков казнимых мучают мигрени!
— И кидал меня рок от Асгарда до чертогов Хель… — пробормотал Наблюдатель, который в одном из бунтов принимал самое деятельное участие, а именно, организовывал. Книга Бытия услужливо открылась на короткой заметке, сделанной кроваво-красными чернилами. Из неё следовало, что если бы не Хранители, некстати подтолкнувшие Высшие сферы к равновесию, через семь лет, пять месяцев, семнадцать дней, три часа, двадцать одну минуту и шесть секунд фее вообще ни о чём не пришлось бы тревожиться. «Гнилая отмазка это ваше «малое зло», значилось ниже.
Бог понаблюдал, как его увольнение переползает в раздел «Несбыточное будущее» и улыбнулся. Он был большим мастером по части улыбок: в его арсенале присутствовали добрые, злобные, зловредные и воспламеняющие. Эта, например, была способна вывести из строя целую армию. Его божественность изволили гневаться.
— Не сердись, что я стараюсь выжечь эту заразу как можно раньше, — в тоне феи проскользнул намёк на раскаяние. — Чем тратить время на борьбу со следствием, лучше устранить причину. В конце концов… — Всетемнейшая явно не успела придумать, что «в конце концов», поэтому заявила: — Без них дела шли отлично! Сам посуди: дохлый Светоч, обозлённые вампиры, орущие смерды, сожженные деревни, море крови — дивная картина! А эти только из леса выползли и на корню план зарубили!!! Но сколько бы они ни бегали, поединок будет всё равно. От каждого по уму, каждому по заслугам. Как один, они встают передо мной, закованные, точно в броню, в решимость держаться до конца, и, как один, вопят от боли, пока не сорвут горло… — Она мелодично рассмеялась.
Раскачиваясь на стуле с риском опрокинуться, Наблюдатель размышлял о прахе и тлене, о несовершенстве мира и тяжких страданиях всеми забытого сироты, заточённого в мрачной глубокой пещере («пещера» не уступала номеру в пятизвёздочном отеле, но это к делу не относилось). Раньше он об этом не задумывался: да и когда было? То великаны, то герои, то подвиги (во имя людей, между прочим, и хоть бы раз кто поблагодарил!) то работа, синекурой именуемая, чтоб её цверги в Нифльхейм уволокли… Ох-хо-хо…
